Читать книгу "Панмедиа. COVID-19, люди и политика - Аркадий Недель"

Чтобы понять, насколько этот вопрос действительно не праздный, достаточно упомянуть такие известные вещи, как синдром Капгра или синдром Котара (который, вероятно, в последний год творческой активности проявился у Ницше). Мы уже говорили с Вами на эти темы и, вдобавок с сказанному, мне кажется, что такая вещь, как синдром Катара, — это во многом культурный феномен или по-другому: это результат репрессивного механизма человеческой культуры.

Вы правы, когда указываете на необходимость включения философии в решение проблем психиатрической эпистемологии. Бред в психиатрии — это примерно то же самое, что «заблуждения» или «неверное суждение» в философии (в поле обыденного языка мы говорим: «это же бред!»), но в отличие от философских споров, где такие вопросы решаются при помощи аргументов, с клиническим бредом это не работает. Больной человек в состоянии бреда или галлюцинаций не ставит цель доказать их правильность, воспринимая все это как естественное и нормальное.

Большинство современных теорий бреда так или иначе отсылают к концепции Ясперса. Вадим Блейхер в России в своих статьях 1930-х годов фактически повторяет идеи «Общей психопатологии» и выводы Сергея Корсакова о том, что бредовые состояния — это ошибочные суждения о действительности (не знаю, был ли Ясперс знаком с работами Корсакова). Интересную идею об «эгоцентричности» бреда в свое время сформулировал Эйген Блейлер, рассматривая его как псевдо-концепцию больной личности о себе самой, о своем «я».

Кроме того, нельзя не признать великолепную интуицию или научное прозрение старого Гизингера, который, споря с приверженцами «соматического направления», в первую очередь Карлом Якоби (1775–1858), в своей книге «Патология и терапия психических болезней» (1845) указал, что именно психические причины являются основой душевных расстройств и что эти расстройства могут варьироваться в зависимости от культурных кодов, как мы бы сейчас сказали. Виктор Осипов, который, как и Ясперс, разрабатывал концепцию «пограничных состояний», при этом делая уклон в сторону биологических факторов (влияние И. Павлова), называл бредом неспособность пациента отдавать себе отчет в происходящем. Снова ссылка на все то же «несоответствие реальности». Эту же точку зрения отстаивал в 1930-х годах Михаил Вайсфельд, много писавший о первичном бреде. Он полагал, что бред не имеет психогенеза и связан с патологическими процессами в мозгу.

Впрочем, не следует забывать, что еще Жозеф Капгра и Поль Серьё в их книге «Размышляющие безумия» (Les folies raisonnantes, 1909) дали подробную и не устаревшую поныне классификацию бреда, выделив в особую категорию интерпретативный бред, который, согласно их теории, имеет два варианта: концептуальный и собственно интерпретативный. Первый возникает внезапно, это «озарение», сходное с религиозным; второй — результат осмысления человеком своих прошлых размышлений и опыта, иначе говоря — результат рефлексии. Но вся интрига и по сей день заключается в том, что, насколько я знаю, точный механизм, спусковой крючок бредообразования еще не найден.

Вы спрашиваете, как бы я определил бред? Не знаю, стоит ли непсихиатру вообще пытаться давать такое определение, но если все же попытаться: бред — это невозможность контролировать свое мышление. Человек в бреду не может сказать «я мыслю об этом… моим объектом сознания является это или то». Бред — это невозможность занять метапозицию по отношению к собственному ментальному акту. Бред блокирует субъект и не дает ему перейти на следующий уровень в иерархии абстракций.

2. Бредовые состояния

Виктор Самохвалов. Возвращаюсь к бреду. Вы говорите: «бред — это невозможность контролировать свое мышление… Бред — это невозможность занять метапозицию по отношению к собственному ментальному акту». Но невозможность контролировать свое мышление присутствует также при депрессии, мании, навязчивых состояниях и почти при всех психических расстройствах, в том числе и неврозах. А вот с последующим можно согласиться: в бреду невозможно занять иную позицию, быть переубежденным или допустить иную интерпретацию.

Аркадий Недель. Недавно я посмотрел несколько медфильмов 1990-х годов, которые Вам тоже хорошо известны, где врач-психиатр разговаривает со своми пациентами. Меня заинтересовала беседа с одной больной, Светой, с диагнозом олигофрения. У Светы возникли сложности при интерпретации метафор (поговорок), которые ей предложили врачи. Есть и другие фильмы, в которых пациенты с похожим диагнозом испытывают трудности при интерпретации метафорического материала.

Уже достаточно давно я занимаюсь теорией метафоры и метонимии в древних культурах, и моя основная гипотеза состоит в следующем: метафоры в человеческой культуре возникают сравнительно поздно — по сравнению с иными формами образного мышления, включая религиозные культы, идею бога и проч., что говорит о неоспоримой сложности самого процесса образования метафор. Было необходимо достичь известного уровня абстрактного мышления, чтобы в языке появились метафоры. Если совсем кратко, то метафора своеобразный shortcut, который связывает различные уровни смысла. Иначе говоря, это способ установления порядка в осознаваемом человеком мире, примерно того же порядка, о котором писали Илья Пригожин и Изабель Стенгерс в их известной книге[176] — порядка, при котором состояние системы, в данном случае ментальной, находится в стабильном положении.

Шумеролог Торкильд Якобсен в свое время предположил, что основные метафоры шумеро-аккадского эпоса (мифа) обязаны своим происхождением стремлению авторов этих текстов осознать то, что он назвал «нуминозным началом», то есть фактически они происходят из страха человека перед неизвестным, внушающим ужас и заставляющим трепетать. Моя идея другая: метафора — это необходимый и, вероятно, самый удобный (экономичный) способ расширения сознания, переход на иной уровень абстракции, на котором, собственно, и возникает культура. Более того — это форма сотериологического мышления, из которого как раз и возникает нуминозное, если использовать этот термин.

Если человек, страдающий олигофренией, не способен интерпретировать ту или иную метафору, не означает ли это, помимо прочего, отскок на более низкий уровень абстрагирования? Нельзя ли предположить, что олигофрения и близкие ей заболевания, возвращают сознание к архаическим, до-метафорическим формам мышления? Если это так, и такая рекурсия действительно имеет место, то не является ли психический недуг тем хаосом, который пытается вывести нашу систему под названием «культура» из равновесия?

Виктор Самохвалов. Олигофрения — это недостроенное здание, поэтому пациенты не могут приблизиться к метафоризации; шизофрения, как и остальные психозы-здания построенные, а затем разрушенные, иногда разрушены только верхние этажи, но иногда до основания и подвалов. В этом смысле при шизофрении, но не только при ней, наиболее отчетливо при деменциях отмечается регресс, но это вовсе не хаос, поскольку он может быть основанием реконструкции (археологии) мышления, эмоций, памяти и сознания. В этом и была одна из моих идей в «Эволюционной психиатрии». Эти явления вовсе не пытаются вывести культуру из равновесия, они — своеобразные «консервы», доказательства эволюции психики, как кистеперые рыбы — доказательства ихтиологической эволюции, как аппендикс, который полезен, так как содержит лимфоидную ткань и важные для пищеварения микроорганизмы, но при этом он атавистический отросток слепой кишки и часто воспаляется.