Читать книгу "Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом - Джереми Дронфилд"

Густав и его товарищи в привилегированном бараке пытались удержать Юппа Виндека от насилия и защитить остальных евреев. Им помогали заключенные-коммунисты, с которыми они заключили союз[366].

Баланс власти нарушился не в их пользу, когда в Моновиц прибыла партия из шестисот заключенных Маутхаузена, считавшегося самым суровым из нацистских лагерей. Все это были люди с зелеными треугольниками, многие – настоящие звери. Виндек быстро собрал их вокруг себя, поставив на должности надзирателей и старших по баракам. Новые арийцы и коммунисты сопротивлялись, но Виндек и его пособники оказались сильней. Любой заключенный, кто осмеливался им сопротивляться, подвергался побоям – иногда смертельным. Жизнь в Моновице стала вдвое тяжелей.

Однако затем варвары Виндека начали попадаться в собственные ловушки. Одни напивались и начинали буянить, другие крали лагерное имущество, третьи устраивали стычки с охранниками-эсэсовцами или гражданскими рабочими. За это их без разговоров отправляли в самое страшное место: угольные шахты Аушвица[367]. С течением времени банда Юппа Виндека поредела настолько, что полностью лишилась влияния.

В конце концов, он сам вырыл себе яму своей жадностью. Густль Херцог, работавший клерком в службе учета заключенных, нашел свидетельство, подтверждавшее, что Виндек присвоил драгоценное ожерелье и собирался отослать его жене. Эти сведения передали лагерному гестапо в Освенцим I. Виндека схватили и приговорили к двум неделям в карцере, после чего отправили в команду исполнения наказаний в Биркенау. Больше в Моновице он не появлялся[368].

Густав с друзьями снова встали у руля. В лагере установилась товарищеская атмосфера; заключенные неплохо питались, раз в неделю принимали душ и раз в месяц получали чистое белье. Им удалось добиться порядка, и бояться оставалось лишь обычных опасностей: СС, болезней, увечий на работе и периодических отсевов слабых и больных для газовой камеры. По сравнению с тем, через что они прошли, такая жизнь казалась практически цивилизованной, хотя цивилизация эта строилась в кровь разбитыми пальцами за забором из колючей проволоки.

Сопротивление и взаимопомощь: смерть Фрица Кляйнмана

Нацистская система представляла собой впечатляющий, но очень неустойчивый механизм. Построенный по наитию, он двигался вперед со всевозрастающей скоростью, стрелял мимо цели, спотыкался, поглощал свое живое горючее и выплевывал кости и пепел, испуская при этом тошнотворный дым. Человеческих индивидуумов в полосатых пижамах заталкивали в его топку не только в физическом, но и в моральном, психологическом смысле. За блокфюрерами и надзирателями, за колючей проволокой под током и сторожевыми башнями, за системой лагерей и эсэсовской иерархией стояла целая нация, правительство и общество людей, чьи самые низкие, животные побуждения – страх, злоба, жажда наживы или фантазии о неком былом величии – запускали эту систему.

Изоляция всех нежелательных элементов должна была стать чистым и простым решением грязных и сложных общественных проблем. Удаление человеческих токсинов – преступников, активистов левого крыла, евреев, гомосексуалистов – должно было вернуть стране былую славу. На самом деле это оказалось не лекарство, а яд, медленно, но верно отравляющий страну. Неэффективный труд истощенных рабов, стоимость содержания их охраны, ослабление науки и промышленности из-за устранения гениальных умов, которым не повезло с национальностью: все эти факторы сильно вредили национальной экономике. Став парией среди других государств, страна лишилась процветающей торговли. Германия пыталась решить эти проблемы дальнейшими войнами и завоеваниями, новыми партиями рабов, новыми убийствами тех, кого считала причиной всех зол; дробилка, сотрясаясь, продолжала работать, день и ночь, жевать и выплевывать, и постепенно уничтожать сама себя.

Фрицу Кляйнману такая беспомощность и безнадежность внутри запертого лабиринта казалась невыносимой. Отец его пока был в безопасности, что снимало часть груза с души. Однако несправедливость и жестокость системы могли свести с ума даже самого разумного, а самого богобоязненного заставить проклинать Бога. Они жили и, в большинстве своем, умирали без всякого смысла, за заборами и стенами, построенными такими же заключенными. Сам Фриц, своими натренированными руками, помог построить эту тюрьму посреди поля. Каждый кирпич и камень, который он выкладывал, был отформован или вырублен арестантами на кирпичных заводах и в каменных карьерах, где заправляло СС[369].

Их тесная связь с отцом и дружба с другими заключенными были скорее исключением, чем правилом. Солидарность и сотрудничество, необходимые для выживания, редко присущи людям в экстремальных обстоятельствах. От голода между арестантами вспыхивала вражда: они могли подраться из-за несправедливо поделенной похлебки и убить за кусок хлеба. Даже отцы и сыновья набрасывались друг на друга, до предела изголодавшись. Однако только солидарность и взаимопомощь позволяли заключенным выживать сколько-нибудь длительное время. У одиночек и индивидуалистов, или несчастных, оказавшихся в изоляции из-за незнания немецкого и идиш, не было шансов в условиях постоянного террора[370].

Требовалась большая сила воли, чтобы сохранять способность делиться и любить своего ближнего в мире, где царили ненависть и эгоизм. Выживание никому не гарантировалось. Фриц подмечал у себя и своих товарищей следы лишений и голода, казавшиеся знаками скорой смерти[371]: синяки, шрамы и переломанные кости, язвы и струпья, бледность и морщины, нетвердую походку и выпавшие зубы.

Раз в неделю заключенные принимали душ, но тоже в нечеловеческих условиях. Те, кому достался суровый старшина по бараку, должны были раздеваться у себя, а потом бежать голыми до душевого блока. Вымывшись, только первые вытирались сухими полотенцами; их надо было передавать дальше, поэтому тот, кто задержался, получал сырую тряпку и шел обратно в барак мокрым, даже в зимние морозы. Людей косила пневмония, часто заканчивавшаяся гибелью. В лагере имелся госпиталь для заключенных, но, хотя там работало достаточно персонала из числа арестантов[372], лечение эсэсовские доктора обеспечивали лишь базовое, а сам госпиталь был страшным местом, вечно полным тифозных пациентов. Никто не обращался туда без крайней нужды; пациентов регулярно отсеивали и тех, кто не обещал скоро поправиться, отправляли в газовые камеры или делали им смертельные уколы.