Читать книгу "Первое свидание - Жанна Ласко"

– Ха-ха! Сводники! Проклятая Брижитт, это проявляются твои скаутские привычки.

Брижитт: Милая Женевьева, твое одиночество делает тебя желчной. Я же прощаю тебе все. Наверное, я никогда не была с тобой более мила, чем в то время, когда вовсю старалась сохранить видимость, будто все по-прежнему.

– Женевьева, я не стремлюсь обратить тебя в свою веру, но скажи: неужели тебе не хочется тоже что-то изменить в своей жизни?

– Ну так вот, ни капельки! У меня есть мои коллеги, мои племянники и племянницы, то тут, то там два-три любовника, есть подруга и еще партнеры по танго. Все замечательно. И я в твоей помощи не нуждаюсь.

Женевьева: Она действует мне на нервы. Скоро до слез доведет. До Альбера для нее существовала только ее маленькая Нану, она с языка у нее не сходила, ей ничего не хотелось, что бы я ни предложила, кроме покупок и оперетты. Сколько мне пришлось выслушать этой музыкальной патоки, лишь бы доставить удовольствие! Она мечтала заполучить кого-нибудь пожилого. А я – вовсе нет. Вот дружок время от времени, это по мне. Но чтоб постоянно торчал рядом, вот уж нет! Правда, в последние годы дружки появляются не так уж часто…

– Ты встречаешься со своим иранцем?

– Он уехал на родину. Вернется только в конце июня. Жаль. Он настоящая находка. А у тебя с Альбером в этом все хорошо?

Женевьева: О, моя Брижитт! Покраснела, словно невинная девушка!

– Все очень хорошо, спасибо.

– Хороший любовник – это очень важно, даже в нашем возрасте.

Брижитт: Как мне выпутаться из этого?

– Разумеется, но не это главное.

Женевьева: Невероятно! Это тянется уже пять недель, а она еще не решилась! Похоже, поймала не слишком свежую рыбку! Ее можно понять.

– Не расскажешь мне?..

– Нет, не расскажу. Точно. Пожалуйста, поговорим о чем-нибудь другом! Я не могу с легкостью говорить о своей интимной жизни, как читательницы журнала «Она».

– Правда, мы никогда об этом не говорили. Брижитт, а ты вышла замуж девственницей?

– Да, почти. Пьер лишил меня девственности за несколько дней до свадьбы.

– Приятно вспомнить?

– Женевьева!

– А что такого? Да полно тебе, мы же не в девятнадцатом веке! Ты никого не знала до Пьера?

– Что ты хочешь, я по природе человек верный!

– А теперь ты боишься.

– Ужасно!

– Почему? Там не заржавело, ты же знаешь.

– Женевьева!

– И потом, некоторая невинность даже через пятьдесят лет не лишена шарма.

– Я стала такая безобразная. Уже давно не могу видеть себя в зеркале.

Женевьева: Надо признать, ты запустила себя в последние годы. Настоящая Мама.

– Но лицо-то свое ты все же можешь видеть?

– Не намного приятнее. Морщина просто бросается в глаза, и это не жировая складочка.

– Ты уже побывала в турецкой бане?

– Думаешь, надо?

– Сводить тебя?

– Нет.

– Почему – «нет»? Ты не хочешь, чтобы я видела тебя голой?

– Да.

– Ты дура!

– Согласна.

– Ну ладно, обернешься полотенцем.

– Ты мне надоела.

– В понедельник, в десять часов?

– Нет.

– Договорились.

В ТУРЕЦКОЙ БАНЕ

– Ну, Брижитт, расслабься. Знаешь, я нахожу тебя очень красивой!

– Прошу тебя, не неси чепуху. Мне уже довольно трудно быть красивой!

Брижитт: Тяжко в этой турецкой бане! Впрочем, в отличие от других Женевьеве не легче. А у нее тоже хорошенький целлюлит. Уж не блефует ли она, когда говорит о всех своих любовниках?

– Извини, что я говорю тебе об этом, но голой ты мне нравишься гораздо больше, чем одетой. Я всегда думала, что ты одеваешься небрежно. Во всяком случае, после ухода Пьера.

– Знаю. Ты была настолько любезна, что уже не раз давала мне понять это.

Брижитт: И что я в ней нахожу, в своей дорогой подруге? Ведь правда, уже не один год она критикует все, что я говорю, все, что я делаю, она тиранит меня больше, чем какой-нибудь мужчина!

– Видишь тех двух женщин, что попивают чаек с ментолом?

– Их трудно не видеть. Они… толстенные…

– Согласна. Две толстухи. Но ты не находишь, что они красивые?

– Ну, я бы так не сказала…

Брижитт: У нас разные взгляды на жизнь. В кои-то веки сказала мне комплимент, но как ей верить после этого?

– Ладно, а теперь посмотри вон на ту, что сидит в трусиках.

– Тоже не такая уж ужасная.

– Но в ней по меньшей мере двадцать кило лишних.

– Даже пять лишних, если они, не на месте, уже катастрофа.

– Вовсе нет. Но без трусиков она будет лучше.

– Развратница!

– Брижитт, мы же не школьницы! Самое худшее, когда у человека совсем нет мускулов, это ныне все из-за эластика! Беспощадный враг красоты.

– Да, рубенсовская женщина не знала эластиков, но у меня нет ни малейшего желания походить на нее.

Женевьева: Когда тебя не хотят понять…

– Вот вообрази себе сейчас, что ты касаешься этих округлостей. Ощущение нежности, мягкости…

– Женевьева, все хорошо к месту. Меня совсем не привлекает ласкать женское тело. Это не моя ориентация… Я села на диету…

– И ляжешь в постель с Альбером, когда потеряешь пятнадцать кило. Ты права: в жизни надо ставить перед собой цель. Идти на риск, иначе это просто тоска!

Женевьева: Как она меня раздражает! Надо взять себя в руки, иначе она возненавидит меня.

Брижитт: Мне здесь нехорошо. Нечем дышать. Этот пар, эти голые, как червяки, рахат-лукумы, что бегают из одной комнаты в другую с мылом в руке. Не думала, что это так затянется. Интересно, который уже час? Летисия скоро вернется. Я обещала ей быть дома.

– Знаешь, Брижитт, что с тобой происходит? Э-э, да ты слышишь меня? Ну, пятьдесят два года. Нормально, это случается с кучей людей, и ничего страшного, пусть даже немного неприятно. Худая, полная – что из того! В такие годы мы уже не те, что были в двадцать, и я подозреваю, Альбер понимает это. Ты не сделала лифтинг, подумаешь, беда какая: ты уже миновала возраст, когда прогуливаются с голым пупком. И он не ждет очаровательную нимфетку, даже если у тебя такое на уме!