Читать книгу "Модистка королевы - Катрин Гюннек"

— Пришлите ко мне Розу, непременно Розу!

— Эта девочка — настоящая волшебница.

Сказать, что я была довольна, слыша такие комплименты в свой адрес, значит не сказать ничего.

Каждый день я стремилась узнать что-то новое о любимом ремесле, овладеть ранее незнакомым приемом. Спустя некоторое время я уже могла работать в ритме опытных мастериц. Как и мадемуазель Виктория, мадам Сагедье пришла к выводу, что у меня есть природный дар. Но без работы талант — ничто или почти ничто. Итак, благодаря природной склонности и терпению я овладела искусством украшения, «поэзией моды», как говорила мадам Пагелла. Хозяйке нравилось, чтобы к ее имени прибавляли разные эпитеты, любимыми были: «великая начальница вкуса», «эксперт в вопросах красоты».

Моя жизнь протекала вдали от дома, но тосковать стало некогда: я была постоянно занята проблемами, связанными с работой, жалованьем, жильем, хозяйкой и подругами-ровесницами. Я, конечно, скучала по Аббевилю, но и у Парижа обнаружились свои хорошие стороны. Солнечные воскресные дни я проводила с подругами, и такие встречи быстро вошли у нас в привычку. Было бы преувеличением сказать, что все мы прекрасно ладили, но сидеть вместе на берегу Сены, смакуя припасенную провизию, доставляло нам немалое удовольствие. Пагелла относилась к нашим вылазкам с одобрением. Но она не знала всей правды.

— Нет ничего лучше, чтобы как следует сдружиться, — говорила она.

Воскресенье — это была свобода. Взявшись за руки, мы с Аде поднимались по улице Гурд[25], не торопясь прогуливались по пустынным в это время Елисейским Полям. Мы болтали, болтали без умолку… Слова Аделаиды больше не возмущали меня. Говоря по правде, они восхищали своей дерзостью. Жизнь, мужчины и все такое прочее, говорила подруга, — все это старая песня, тут ей нечего рассказывать. Однако за маской познавшего жизнь человека скрывалась маленькая девочка, которая была такой же страстной мечтательницей, как и я. И голова ее была забита исключительно любовью.

Часто мы доходили до заставы Шелот. Я очень любила это место.

— Тебе еще не наскучил наш «Модный штрих»? — спросила Аде однажды.

Она была готова продолжать работать, но еще не отказалась от мысли когда-нибудь выйти замуж. Я считала, что мы, во-первых, и так неплохо проводим время, а во-вторых, авторитет хозяйки стоит большего, чем власть мужа. Кроме того, мне действительно нравилась моя работа!

Отказаться от замужества не означало, однако, отречься от любви, от ее удовольствий и волнений. Аделаида в этом вопросе неплохо разбиралась. У нее ведь были поклонники… Учтивые юноши в красивых напудренных париках часто заходили в наш магазин. Они ведь являлись главным образом поглазеть на девиц, а не для того, чтобы подобрать себе темляк[26]или ножны. Аде была добрейшей девушкой и очень влюбчивой. Она загоралась от одних только пронзительных взглядов и смелых улыбок, от горячих, проворных рук дворянчиков, бывших в Париже проездом. Моя подруга коллекционировала ухажеров тайком от Пагеллы, которая вовсе не была слепой.

— Эта вертихвостка нагуляет себе сокровище, — жаловалась она время от времени Сагедье.

Но проходили недели и месяцы, а Аделаида оставалась такой же подвижной и стройной. Проворные ножки без устали носили ее то на прогулки с кавалерами, то к мосту Неф, к «фабрикантше ангелов»[27]. Несколько раз я сопровождала Аде. Чтобы уйти и вернуться незамеченными, приходилось дожидаться наступления темноты. Вообще, все надо было делать тайком: продать душу, да еще и заплатить за это десять луидоров[28]. Однажды я решила, что теряю подругу. Она буквально тонула в луже черной крови. После этого чрево Аделаиды осталось пустым навсегда.

Эти повторяющиеся аборты наградили Аде рядом серьезных инфекций, разрушавших ее изнутри, но она была жива, и уже это являлось чудом.

Выйти замуж или продолжить работу — с этим вопросом в конце концов пришлось столкнуться и мне. Я свой выбор тогда еще не сделала. Единственное, в чем я была уверена, — так это в том, что никогда не оставлю Аделаиду, такую хрупкую, хотя она держалась бодро, и такую одинокую, несмотря на стаю ухажеров.

Вскоре Аде, глядя на дю Барри, решила сыграть в благородную графиню.

— Ты думаешь, король найдет меня привлекательной? — спрашивала она жеманно. — Разве я не так же хороша, как эта дю Барри?

Говорили, будто сладострастный Луи XV не мог устоять перед дерзкой округлостью декольте и молодой бархатистой кожей. Впрочем, почему бы и не Аде? Ведь ей легко удавалось вскружить голову любому. Себя, нагруженную принципами, я считала безнадежной. Аделаида смеялась, утверждая, что я, может быть, и имею талант к шитью, но в амурных делах уж точно ничего не смыслю.

В то время девушки из моей мастерской обходились без кюре и замужества, но не без кавалеров. Нравы, которые я строго осуждала, царили, впрочем, повсюду. Я видела в этом грех и разврат, но, как и все, привыкла. Ведь я тоже дышала легкомысленным воздухом нашего века и моды.

Из скромности я всегда прятала личную жизнь от посторонних глаз. Поэтому современники, недолго думая, обозвали меня старой девой и лесбиянкой, а я не была ни той, ни другой.

Какая пора может быть чудеснее времени первой любви?! Мне нужно вернуться в те годы, чтобы рассказать об этом. Они ушли безвозвратно, и я этим вполне довольна. В молодости мы не способны видеть реальность, принимаем демонов за ангелов и удивляемся, почему мы так несчастны. Нелепо верить, будто существует волшебный башмачок, который с первой же попытки подойдет к ножке. Я считаю, что все это чудеса.

На самом деле с моим «первым башмачком» я встретилась очень скоро.

Почти сразу после приезда в Париж.

Этот мужчина сразил меня своим шармом. За ним закрепилась репутация человека ненадежного, но он был красив, как ясный день… Разве можно устоять перед молодым высоким мужчиной с каштановыми волосами и горделивой осанкой?

Белльман-Ноель… Все-таки не бывает красивого имени и внешности одновременно. Красавец снаружи, урод внутри. Полная противоположность моей славной вороне из Аббевиля.

Вначале возлюбленный называл меня «мое сердце», «моя королева». Я хранила все его письма. Для чего, хотела бы я знать?.. Эти послания были такими же лживыми, как и его губы, слишком уж большими, как его ноги, его руки, как он весь.

Но Белльман-Ноель был безумно красив, когда, смеясь, закрывал глаза и запрокидывал назад голову. Он волновал меня, когда склонялся к моему лицу, чтобы выдохнуть поток пошлости. Дыхание этого мужчины пахло укропом, который он без конца жевал.