Читать книгу "Жизнь эльфов - Мюриель Барбери"

Точно можно сказать лишь, что это были женщины. Самой младшей едва пошел восемьдесят первый год, и она почтительно молчала, когда старшие высказывались о засолке свинины или отваре листьев шалфея. Появление девочки мало что изменило в течении дней, посвященных делам благочестивым и утомительным, которые в христианской земле являются уделом порядочных женщин. Они только старались пораньше сдаивать для нее парное молоко и читать Священное Писание, когда не сушили большие пучки полыни, изучая с ней лекарственные растения, целебные и нравственные свойства которых следовало перечислять на память, и не как-нибудь, а в определенном порядке. Нет, появление малышки внешне никак не изменило очертаний месяцев и лет, доверху набитых четырьмя материями, питавшими людей этих земель, то бишь верой, трудом, охотой и собственно пищей. Но на самом деле девочка преобразила их жизнь, и если это не сразу заметили, то потому, что ее воздействие шло неспешно, и так же неспешно помимо ее воли разворачивались и крепли ее собственные силы.

Но прошло много тучных весен и много великолепных зим, прежде чем кто-то подумал, что это может быть как-то связано с той первой снежной ночью. Впрочем, и приумножение дара бабулек объяснялось не иначе как Божьим благословением этому краю, где женщины усердно молятся, и ни единому человеку не пришло на ум, что прибытком таланта чудны́е старые хлопотуньи обязаны паре слов на испанском.

Самой бдительной из четырех оказалась тетушка Анжела, сестра бабушки по отцовской линии, чей род славился женщинами крошечными, как мышки, но более упорными в достижении цели, чем несущееся стадо кабанов. Анжела была той же породы и даже малость добавила от себя, развив особую форму упрямства, при отсутствии ума ставшего бы совсем дремучим, но, поскольку ум у Анжелы был живой и прыткий, как ручей, она употребляла высвобождавшийся избыток мудрости для понимания мира, хотя в глаза его не видала. С самого начала, как мы знаем, Анжеле почудилось, что в малышке есть что-то сверхъестественное. После эпизода со зверюгой, которую люди даже толком не могли описать, а сама она готова была биться об заклад, что это вовсе не зверюга, старуха в своей догадке уже не сомневалась. Более того, она даже внутренне утвердилась в уверенности, ежедневно подкрепляемой новым подвоем доказательств, что малышка мало того что волшебница, так еще и весьма могущественная. И как бывает доподлинно известно старухам, хотя и видавшим из всего мира лишь три холма да два перелеска, она с ужасом догадалась, что девочку от рождения что-то преследует. А потому еще до заутрени ежедневно читала над ней парочку «Ave Maria» и столько же по счету «Отче наш» и следила краем своего Ока Господня за всеми передвижениями малышки – и пусть молоко хоть сто раз убегает на коварной плите.

С истории на опушке восточного леса прошел год, и этот год промелькнул как сон в спокойных волнах счастья. И вот однажды утром в конце ноября Анжела направила на поиски девочки свое Око Господне – на рассвете видели, как та в погребе отрезала себе кусок сыра и вприпрыжку отправилась к деревьям и заутрене. Некоторые, забывшие о жизни на лоне первозданной природы, подумают, что Око Господне – это метафора и представляет собой просто россказни соседок, а на самом деле эта ячеистая структура сельской местности, с клетками плотнее, чем соты в улье, существовала всегда. Но Око Господне заметно превосходит значение деревенских сплетен и напоминает скорее зонд, позволяющий различать, словно в полутьме, существа и предметы вне пределов непосредственной видимости. Конечно, ничего подобного не было на совести у тетушки Анжелы; спроси кто у кумушек о глазе, и они стали бы перебирать четки и бормотать что-то невнятное про материнское сердце-вещун, потому что магия – это чертовщина, от которой они открещивались вплоть до отрицания своих способностей, которые были хотя и явными, однако же не вполне христианскими.

Природа в тот день искрилась. С утра подморозило, и иней трещал по всей округе; и тут солнце разом поднялось над землей, обтянутой ровной скатертью, переливавшейся морем света. И потому, устремив взгляд на поля, укутанные снежным покровом, и почти сразу обнаружив малышку на краю корабельной рощи, к востоку от фермы, Анжела не удивилась четкости своего зрения и на миг погрузилась в созерцание сцены, и вправду весьма красивой. Мария выделялась на фоне заиндевевших, обтянутых белым деревьев, склонившихся над ее головой алмазными стрельчатыми арками. Ведь созерцать такое не грех, ибо то не праздность, а хвала творению Господню. Надо сказать, что в те времена в сельской местности, где люди жили очень просто, можно было запросто прикоснуться к Божественному. Причина такой легкости крылась в поддержании ими ежедневного диалога с тучами и камнями и с могучими влажными рассветами, проливающими на землю потоки прозрачного света. И потому, сидя на кухне и глядя в пустоту, Анжела улыбалась видению малышки на этой опушке, застывшей алтарем из свежего льда чудесной рощи, и вдруг резко вздрогнула от внезапного прозрения. Как она могла недосмотреть? Внезапно до нее дошло, что яркость эта необычна и что световые арки и бриллиантовые соборы скрывают от нее, что девочка не одна и даже, возможно, в опасности. Старуха не медлила ни секунды. Мать и остальные бабульки спозаранку ушли на похороны, откуда вернутся никак не раньше чем через два часа. На соседней ферме можно застать только хозяйку, мамашу Марсело, – все мужское население деревни с утра отправилось на первую большую зимнюю охоту. Можно обратиться за помощью к кюре, добежав до приходского дома, – но тот представился ей во всей своей красе и при немалом пузе, набитом гусиным жиром, и (Анжела обязала себя впоследствии замолить нечестивую мысль) совершенно неспособным бороться с темными силами мироздания.

В те времена, не знавшие развращающего тепла современных жилищ, Анжела носила дома три кофты и семь юбок с исподницами. К этому она добавила тяжелую драповую пелерину, и так, заковавшись в броню, крепко повязав чепец на своих трех волосинах, вышла на мороз в предательском свете того гибельного дня. Все вместе, то есть бабулька плюс ее восемь зимних покровов, башмаки, три нитки четок и серебряный крест на цепочке и, конечно, чепец с лентами, на который она нахлобучила грубую фетровую шаль, – весило не больше сорока килограммов. А потому ее девяносто четыре весны словно летели по-над тропинками, так что даже не слышалось обычного хруста замерзших листьев под подошвами. Она почти бесшумно, запыхавшись и побагровев, внезапно появилась на краю поля, которое прежде обозрела своим оком. Она едва успела заметить малышку, которая что-то кричала, обращаясь к высокому серому коню, тускло мерцавшему серебром, и выдохнуть что-то вроде «Помилуйте, святые угодники и Богородица-заступница!», что в итоге свелось к изящному «о-хо-хо», – и на поле пала тьма. Да, ураган налетел на малышку и чужака и опрокинул бы Анжелу на мягкое место, если бы та не вцепилась в свои четки, которые – хотите верьте, хотите нет – тут же обратились в посох. Чудо.

Так посреди ненастья тетушка потрясала своими четками и проклинала непроницаемое снежное облако, преграждавшее ей путь к Марии. Она потеряла шаль и чепец с лентами, и седые косички с прядями тонкими, как паутина, дыбом стояли на голове, которой она мотала, досадуя на сопротивление ветра. «Ох-ох! Ох-ох!» – твердила она, и на сей раз это означало: «Даже не думайте забрать у нас малышку, а то разукрашу ваши злодейские рожи». Да будет вам известно, что от башмака, запущенного разъяренной бабулькой, смерч может расступиться, вроде как у Моисея, у которого, верно, тоже все юбки заворотило вверх, вплоть до последней, такой же красной, как море из Великой Книги. Увидев брешь, пробитую башмаком, Анжела козочкой прыгнула туда и, парашютом раздув одежды, приземлилась в ревущий водоворот. Но вихри, закрывавшие ей обзор и мешавшие пробиться к малышке, двигались теперь вокруг этого энергетического месива и (догадка вспыхнула, но так и не облеклась в слова) сжимали ее. Тараща близорукие глаза и помогая себе четками, превратившимися в посох, она попыталась встать на ноги и подобрать юбки. Одежды Марии взвивались в ревущем потоке, и она что-то кричала серому коню, который отступил к кромке деревьев, потому что между ними образовалась черная завеса дымов, клубы которых громыхали и становились все плотнее. Но конь и сам был окутан туманами, чутко трепетавшими перед его благородной головой с блестящими ноздрями. Он был прекрасен со своей отливающей ртутью шкурой, испещренной тонкими серебряными нитями, так что тетушка, хотя и слепая как крот, вовсе не удивилась, что способна что-то разглядеть за двадцать шагов (после превращения четок в посох это был сущий пустяк). Малышка продолжала выкрикивать что-то непонятное, но черные дымы были сильнее, чем конь, стремившийся прийти к Марии. И в движении, которое он сделал в сторону девочки, сочувственно выгнув шею, одновременно успокаивая и прощаясь, бабулька прочла и грусть, и надежду, будто он говорил: «Мы еще увидимся», и ей совсем не ко времени (все же вокруг сверкали молнии) захотелось заплакать и хорошенько высморкаться.