Читать книгу "Фердинанд, или Новый Радищев - Я. Сенькин-Толстый"

Сразу за Павами, справа от дороги на Заборовье, открывается маковое поле необыкновенной красоты. Это так называемые Козюлькины Горбы. Собственно, в век господства Федерального ведомства по борьбе с наркотиками и наркосодержащими препаратами уже никто столь уверенно и нахально мак не сажает (отчего булочки с маком стали большой редкостью). Но тут суть в следующем: несмотря на смену политического и экономического строя, уцелевший в окрестностях постсоветский совхоз упорно, год из года, засевает поля мусорной рожью, и каждый год рожь эта исчезает среди пышных зарослей пламенеющих маковых цветов. Поэтому с дороги создается ложное впечатление, что мы въехали в какую-нибудь афганскую провинцию. Попытки же неких особенно бдительных граждан, проносившихся по шоссе мимо поля, стукнуть по мобильнику на местных наркодельцов куда следует ни к чему не привели. Вызванные из ведомства Черкесова грозные следователи с отрядом ОМОН в масках высадились из своих роскошных тачек на обочине, спустились к полю, но вскоре в смущении уехали. Оказалось, что на означенной территории роскошно цветет вовсе не мак. То есть это, строго говоря, мак, но какой-то странный…

История этого места овеяна народной легендой. Точно можно сказать, что со скандальным участком связана псковская народная притча о пользе вежливости.

Вообще, в древности псковский народ отличался особой честностью, искренностью и простодушием, незнакомыми соседям. Более того, псковичи были религиозны, воспитанны и имели даже утонченные обычаи. Буквально так писал путешественник начала XVI века Сигизмунд Герберштейн. Он же отмечал, что эта утонченность была искажена с присоединением Пскова к Москве, которая внедрила на территории республики свои грубые, порочные обычаи и нравы, да еще и на голодный паек посадила: количество костей домашних животных в культурном слое средневекового Пскова с начала XVI века, когда Псков заграбастала Москва, по свидетельству археологов, резко сократилось. Ну, это мы в Петербурге хорошо знаем, хотя, как теперь выясняется, питерские для отечества и Москвы тоже не подарок! Поэтому и сейчас в псковском народе немало удивительно воспитанных, великодушных и доброжелательных людей, заслуживших ласковое прозвище «скобари», но немало и хамов, несущих на себе все черты нравов древних московских оккупантов.[12]

Словом, в давние-давние времена (но уже после оккупации свободолюбивой псковской земли) два крестьянина-соседа осенним днем засевали под озимые как раз в этом месте свои обжи. Тут к ним приблизился скромный старичок-странник с котомкой и молотком в руке и спросил, что же мужички сеют. Известно, что с перехожими старичками и каликами в жизни нужно обращаться особенно аккуратно, а лучше оказывать им всяческое внимание и сочувствие — ведь всем известно, что под видом этаких невинных старцев подчас выступают люди необыкновенные, а порой и вовсе не люди, как-то: Федор Кузьмич, ангел, бес, Николай Угодник. Может забрести к тебе и налоговый инспектор или даже сам президент наведаться. Последствия же невежливой беседы с подобным дедом могут быть самые неожиданные. Так и произошло в нашем случае. Один из упомянутых мужиков оказался природным скобарем, и был со старичком вежлив, сказал, что, мол, рожь сею, дедушко. На что старичок отвечал: «Ну, помоги тебе Бог, зародись твоя рожь высока и зерном полна». А другой крестьянин[13]оказался по своей природе грубияном-московитом и на старичковый вопрос ответил по-хамски (как это называли в древности, по-соромски прямо). Мол, какое тебе дело, старый пень, сею я х…, вали отседа! На что старичок якобы вежливо отвечал: «Ну, помоги тебе Бог, зародись тебе х…!» И ушел по пыльному тракту в сторону Пав. Более его никто не видел. Правда, многие обратили тогда внимание на сильные удары грома в ясном небе. Нет сомнений, к крестьянам зашел сам бог Тор со своим громоподобным молотом. Как известно, бог этот был хитрым и озорным охальником, любил, ради смеха, пакостить, менять свой облик…

Весной приехали мужики на Козюлькины Горбы и видят: у первого взошла рожь тучная, чуть ли не сам-сорок (урожайность современной Дании), а у другого все поле издали будто маком засеяно — это взошли обещанные старичком х… стоят красноголовые, слегка покачиваются на ветерке, ногой ступить некуда, всю десятину заняли. Что же делать несчастному мужику? Бросился он в деревню, схватил литовку и ну косить свое поле. Но вот беда: сегодня скосит, а наутро — по-прежнему, стоят, проклятые, колосятся, росой утренней умытые, ранним солнышком освещенные. Словом, стал мужик посмешищем на всю округу, забросил хозяйство, разогнал домашних, начал пить горькую. Поздней осенью одна лишь его несжатая полоска до самых снегов виднелась среди опустевших полей на Козюлькиных Горбах.

Именно ее печальный вид и послужил толчком к созданию одного из самых гуманистических произведений в русской поэзии. Дело в том, что эту полоску увидел из окна дилижанса поэт-правдолюб Николай Некрасов[14], когда он возвращался из Пскова в Петербург. А как раз накануне он проиграл в карты знакомому гусару все свои будущие оброки с Карабихи. Тайны творчества неисповедимы, но правдолюб, всегда сильно и глубоко скорбевший о горестях русского народа, как-то (по-научному говоря) спроецировал свои негативные практики на мелькнувшую за окном полоску брошенных х…, и тут же родились памятные каждому бывшему школьнику строки:

Поздняя осень. Грачи улетели.

Лес обнажился, поля опустели.

Только не сжата полоска одна…

Грустную думу наводит она.

Стихи были столь жалостливы, что в далекие годы моей учебы в средней школе соседка моя по парте, Людка Козлова, тихоня и отличница[15], каждый раз плакала, когда стих этот наизусть — в качестве домашнего задания и наказания — зачитывали, по очереди выходя к доске, ее товарищи, в том числе и я — один из множества учеников класса. Если бы я тогда знал вышеизложенную подлинную историю, то, вероятно, быстро бы осушил слезы моей сентиментальной соседки скабрезным пересказом притчи о пользе вежливости…

Но вернемся на наше поле у Козюлькиных Горбов. Со временем, учитывая низкий уровень сельского хозяйства в царской России и СССР, новая, неведомо как появившаяся полевая культура постепенно выродилась, и теперь она, действительно, больше походит на мелкий полевой мак, упорно цепляющийся за сухую, неплодородную псковскую землю. Но если приглядеться к этим неказистым растениям (особенно когда они отцветут), то фаллический профиль отчетливо проступает в каждом, что в конечном счете и смутило следователей наркоконтроля. Эти борцы за здоровье нации решили, что дело это к их ведомству не относится, и написали о поразительном природном феномене в Сельскохозяйственную академию. Но потомки Тимирязева не спешат на удивительное псковское поле. Один из генетиков[16], читавший послание Комитета по наркоконтролю, говорил на общем собрании РАН моему знакомому, что в академии к официальной бумаге наркоборцов серьезно не отнеслись, так как она датирована (вероятно, случайно) первым апреля, и все подумали, что это забористая шутка распоясавшихся в наши времена силовиков.