Читать книгу "Фердинанд, или Новый Радищев - Я. Сенькин-Толстый"

Одни говорили, что он утонул во внезапно открывшейся «плоруби» в бездонном болоте и спустя тысячу лет его, вместе с трактористом Пугачевым, прекрасно сохранившимся благодаря проспиртованности и отсутствию в болотной толще кислорода, извлекут из торфоразработок (как это теперь часто происходит в Скандинавии и Англии с древними утоплыми покойниками или жертвами жестоких обрядов кельтов дохристианских времен). Тогда его трактор поместят в коллекцию античной техники, а самого Пугачева выставят в Музее зоологии или даже в самом Эрмитаже рядом с мамонтенком Димой, и на него будут любоваться экскурсанты со всего мира. Другие же убеждены, что Пугачев случайно попал в точку пресловутой бифуркации и теперь, бросив заглохший наконец-то трактор, унылый и трезвый бродит где-то в параллельном мире. Там он питается летучими мышами и какими-то неведомыми светящимися в темноте и разговаривающими с ним по-русски ягодами. Возможно также, что он провалился сквозь землю, например в Колумбию — там наши автоматы, трактора и вертолеты, как известно, не редкость, и теперь он — один из командиров партизанского отряда Фронта освобождения имени Фарабундо. Загорелый многоженец, наркоман и анархист, он дорого стоит — за его забубенную голову ФБР обещает миллион песо.

Кстати, нечто подобное произошло и с одним из моих коллег-американцев Филом М. Несколько лет назад он позвонил мне от ближайшей станции метро, уточнил дорогу, сказал, что сейчас придет, но так и не появился в моем доме никогда, а… оказался (как он мне описал в письме много месяцев спустя) неизъяснимым образом не на Васильевском острове, а на пороге своего дома, в городке Клинтоне, штат Нью-Йорк. Впрочем, с ним и раньше случались подобные истории. На заре перестройки, впервые приехав в Петербург в научную командировку, Фил поселился в доме своего петербургского приятеля. Наутро он, исполненный исследовательского зуда и куража, помчался в Публичную библиотеку, но вечером, выходя оттуда, вдруг обнаружил, что безвозвратно потерял свою записную книжку с адресом и телефоном своего пристанища. Проклиная свой идиотизм, он бессмысленно проблуждал до глубокой ночи по совершенно одинаковым дворам вокруг дома гостеприимного русского друга. Наконец, в полном отчаянии, Фил сел в метро и поехал в центр, где и поселился в дорогущей интуристовской гостинице. Оттуда он два дня бомбардировал электронными письмами и обзванивал всю американскую профессуру от Бостона до Беркли и от Нового Орлеана до Анкориджа с единственной целью — узнать адрес или телефон петербургского приятеля. Приятель же, в свою очередь, страшно обеспокоенный пропажей иностранного постояльца, явно не склонного к ночным похождениям по кабакам на Невском, двое суток обзванивал все морги, вытрезвители и больницы, поднял на уши всех знакомых и даже местные власти. Наконец, отправившись по неотложным делам в город, у дверей Публички он случайно встретил Фила, который кинулся к нему с такими горячими объятиями и продолжительными, слюнявыми поцелуями, что о приятеле вскоре пошли слухи — дескать, сменил по последней моде дотоле вполне традиционную сексуальную ориентацию, что помешало ему при выдвижении кандидатом в депутаты от «Яблока». Хотя, положа руку на сердце, скажем, что он навряд ли бы и прошел — его противником оказался любимый нашим электоратом телеведущий-некрофил Обзоров…

Когда же трактор все-таки добирался до Кивалова, он брал на борт пополневший и загоревший за лето автомобильчик вместе с его хозяевами, собаками, кошками, медом, вареньем и соленьем и победно утаскивал к проезжей дороге. Однако вскоре после нашего поселения в Кивалово по бывшим грязям от Каруз протянули асфальтовую дорогу длиной в километр — ровно столько, сколько нужно небольшому самолету для разгона. Кроме этого широкого и ровного куска асфальта в окрестностях ничего подобного не встречается — обычные извилистые, пыльные, ухабистые дороги, скучные перекрестки без указателей. Каждый раз, повернув в Карузах на эту полосу от умирающего дома старой учителки, у дорожного столба с цифрой «0» я пристегиваю ремни безопасности и жму на всю катушку в надежде, что в конце этой асфальтовой ленты я тоже, как эпикуреец Пугачев, попаду в точку бифуркации. И тогда через тысячу лет мы с ним, счастливые и довольные, обретем бессмертие и будем лежать под стеклом в Эрмитаже в зале Древнейшей России, неуловимо похожие друг на друга, тихие и коричневые, как сушеные финики…

С.-Петербург — Кивалово — С.-Петербург