Читать книгу "Когда осыпается яблонев цвет - Лариса Райт"

Егор, конечно, понимал, что по-хорошему обязан исполнителя (Леху) отчитать, пиарщиков в лице Людочки разнести в пух и прах, а маркетинг от души поблагодарить и признать самым действенным звеном агентства. Но Егор этого не сделал. Всем досталось на орехи, и, как обычно, после грандиозного разноса начальник чувствовал себя лучше, чем до него. Как будто вместе с криком и руганью часть обрушившихся на компанию проблем испарилась. И так Егору захотелось, чтобы проблемы эти действительно исчезли, что он перестал с грозным видом разглядывать подчиненных, а отвернулся к окну и мрачно проговорил:

– Спасибо. Все свободны.

Слушал, как за спиной задвигали стульями. Торопливо, с излишней суетой – это, конечно, Верочка. Понуро и немного озлобленно – Леха. На себя надо злиться, родной, на себя. Обстоятельно, со знанием дела, покряхтывая – главный маркетолог. Спокойно, деловито, но в то же время с едва сдерживаемой радостью – Игорек. И наконец… И… Егор прислушался. Больше ничего.

– Я же сказал – все свободны, – повторил он, делая ударение на слове «все».

– Но… – Егор мог бы поклясться, что брови Людочки недоверчиво взметнулись вверх, а ротик недоуменно округлился.

– Людмила! Мне кажется, что у пиар-отдела достаточное количество нерешенных задач, и если вы, не откладывая, займетесь их решением, я буду вам очень признателен.

Последний стул заскрипел резко и гневно. Этого следовало ожидать. К выходу яростно процокали высокие каблучки, и через мгновение раздался не менее яростный хлопок двери. Теперь Егор живо представил удивление сидевшей в его приемной секретарши и еще раз подумал о том, что с Людочкой пора распрощаться во всех смыслах. Она, конечно, была прекрасной любовницей, но было бы неплохо, если бы при этом у нее еще хватало мозгов не шарахать дверью кабинета начальника.

«Плюну на все и поеду домой», – мелькнула в голове непривычная мысль, и будто в ответ на эту мысль в кармане тренькнул сообщением телефон. Егор взглянул на экран: писала жена. Он улыбнулся, и в душе шевельнулась запоздалым стыдом совесть. Маша – она хорошая, и милая, и добрая, и заботливая. И вообще, он ее любит. Так при чем здесь какая-то Людочка? Сообщение было лаконичным. «Купи цветы», – писала жена. «Цветы? Кому? Зачем? Мы идем в гости? Или я должен принести цветы Маше? Нет! Это бред. Про гостей она сто раз бы напомнила, а себе бы никогда не попросила». В ответ на его мучительные раздумья телефон пропищал снова. «Мишке очень идет костюм». Егор хлопнул себя по лбу и ругнулся без злобы: «Идиот!» Идиотом был он сам – идиотом, забывшим, что завтра его сын идет в первый раз в первый класс. Чем не повод плюнуть на проблемы и уйти домой? Он торопливо собрал вещи и вышел из кабинета.

– Егор Михайлович! – окликнула его секретарь, всегда готовая обрушить на него поток информации о письмах, документах и отчетах, которые нужно «подписать, просмотреть, составить, отправить, завизировать и т. д.».

– Завтра, Наташа, завтра.

– Но как же? Но почему же? – Девушка даже привстала из-за стола.

– Потому что завтра первое сентября, – ответил Егор, выбегая за порог приемной. Он торопился домой, и ему некогда было представлять, как Наташа опустится назад в свое кресло, задумчиво погрызет ручку, посмотрит на настольный календарь и скажет с грустью, будто прощаясь с уходящим летом:

– Уже первое сентября…

3

– Уже первое сентября. – Маргарита Семеновна произнесла эти слова вслух и снова почувствовала подступающее волнение, с которым предстояло справиться своими силами. Вчера она позволила себе похандрить и выпить валерьянки. Не выпила бы – так и пролежала бы всю ночь с открытыми глазами, рисуя в воображении картину встречи с новым классом. А сейчас уже нельзя приводить нервы в порядок лекарствами: перед детьми должна появиться уверенная в себе учительница, а не заторможенная вобла с дрожащими плавниками, то есть руками, конечно. Только ведь рук у воблы нет, а Маргарита Семеновна предпочитала размытым, незаконченным образам конкретику.

Она встала с кровати, передернула плечами, услышав знакомый протяжный скрип пружин, и сделала несколько махов и потягиваний, чтобы размять затекшее после тревожного сна тело. Почувствовав, как на смену вялости подползает нечто, напоминающее былую бодрость духа, она отправилась в ванную. Там, стоя под душем, она все еще пыталась осмыслить, насколько тяжелый год ее ждет впереди. Хотя какой там год? Целых семь долгих и трудных лет, и никакой возможности этого избежать. Да, именно так вчера после педсовета и сказала завуч:

– Поймите, Маргарита Семеновна, не у нас, а у вас нет другой возможности.

Она теперь понимала. В ее возрасте наличие классного руководства практически единственный весомый аргумент для администрации в бесконечном споре с окружными чиновниками от образования о том, почему школа не отправляет «вышедших в тираж» учителей на пенсию и не берет на их место молодежь. На самом деле ответы очевидны для всех нормальных людей: во-первых, опытный учитель, тем более такой, как Маргарита, – это клад для школы и для учеников, и называть ее «вышедшей в тираж» – просто кощунство. Бывают, конечно, случаи, когда человеку действительно пора на покой: начинает подводить память, или перестают слушаться ноги. Пойди постой шесть раз по сорок минут. Это и молодым нелегко, а если возраст подкрадывается, так и подавно. Конечно, никто не запрещает сидеть, но Маргарита Семеновна, вопреки известной поговорке, была уверена в том, что в ногах как раз была та самая правда, которая позволяла ей убедительно излагать материал. Она вовсе не хотела возвышаться над учениками или показывать свое превосходство, просто стоя чувствовала себя увереннее, и эта уверенность привносила в объяснение какую-то дополнительную нотку, заставляющую детей шире открывать и уши, и рты и впитывать, и запоминать, и доверять, и сопереживать. Маргариту всегда смешило, когда иные коллеги формулировали свои требования к поведению учеников: «Дети должны меня слушать и слушаться, не шуметь, не отвлекаться, не разговаривать с соседями, не жевать жвачку, не спать». И еще куча самых разных, и в то же время совершенно одинаковых «не». Сейчас Маргарита с такими учителями не спорила, берегла нервы, если и позволяла себе вступить в дискуссию, то говорила быстро и резко и всегда одну и ту же фразу:

– Ученик на уроке должен делать только две вещи: мыслить и чувствовать.

И замолкала. На возражения не реагировала, в прения не вступала.

Дети ее любили, администрация уважала, так какого же, извините за выражение, лешего избавляться от такого преподавателя, а на его место брать пусть молодое, но совершенно неопытное и неизвестно насколько достойное шило в мешке. Да и разве стоит у порога школы очередь из «молодых и рьяных»? Пусть в Министерстве образования покажут хоть одного, который бы приходил, умолял дать ему поучить детишек, а ему отказали. Нет таких. А с новыми прекрасными законами, с милой сердцу многих чиновников реформой образования еще долго не будет. Молодежь (особенно в Москве) теперь другая: она не желает ждать, жаждет взять у жизни все и сразу. И нет в этом ничего плохого. Хочешь – иди, дерзай, борись, и пусть тебе повезет. А дерзать и бороться в современной школе могут только настоящие энтузиасты своего дела. Это немолодому учителю, прошедшему уже вместе с государством длинный путь от относительного благополучия через полную нищету опять же к этому самому весьма относительному благополучию, можно объявить о новой системе оплаты труда, о замечательной идее подушного финансирования школ, об объединении этих самых школ и сокращении штатов, о необходимости зарабатывать дополнительные баллы для повышения заработной платы, обязательная часть которой сократится, – и при этом ждать, что учитель покорно промолчит, кивнет в знак согласия и отправится в класс творить разумное и вечное. Может, и вздохнет украдкой, и посетует на несправедливость, но потом вспомнит о том, что бывали времена и похуже, и утешит себя этой мыслью, и решит, что как-нибудь да все образуется. Проживем. Куда денемся? А молодежь хочет жить, а не проживать, и, наверное, правильно делает. Поэтому и не ломится в двери школ за тяжелой работой и невысокой зарплатой. Кто-то может позавидовать: занятость на полдня, а отпуск почти два месяца. Это те, кто незнаком с обратной стороной медали. Вторые полдня – это проверка тетрадей и подготовка презентаций, это занятия с отстающими, и составление планов, и разработка следующих уроков, и написание статей, и участие в конкурсах – работа, за которую, кстати, по головке, может, и погладят, а премию не дадут. А что касается отпуска, так нет ничего удивительного в его сроке. Да и этого времени едва хватает, чтобы избавиться от переживаний года ушедшего и подготовиться к волнениям года наступающего. Поэтому завидовать не стоит. Учительский труд не менее, а во многом и более тяжел и ответственен любого другого. Во всяком случае, Маргарита Семеновна имела все основания быть в этом уверенной. Как имела основания и предполагать, что, отдавая всю себя без остатка любимому делу, имела право рассчитывать на уважение государства, которому прослужила долгие годы верой и правдой. Ошиблась. А обнаружила это только вчера. Вчера, когда в недоумении говорила завучу: