Читать книгу "На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль"

Лейтенант вышел к нему. Сели. Помолчали.

— Тебе не стыдно? — спросил Мышецкий. — Это же свинство, Валя, в детстве ты дружил не только с Ники, но и со мною тоже… Наконец, наши родители…

— Да оставь, Сережа, — смутился Валя. — У тебя нелады, я понимаю, как это надоедно, и решил просто не мешать тебе. А ты меня позвал — и спасибо! Рад тебя видеть.

Сергей Яковлевич не знал, как начать разговор о главном.

— Ты по-прежнему при его величестве? — спросил.

— Да. Ники плох. Мне трудно. Его рвут в семье — мать и Алиса. Сенат тянет туда, Витте — сюда… А я устал.

— Устал… за царя? — улыбнулся Мышецкий.

— Знаешь, Сережа, — огляделся Долгорукий вокруг, — это ведь большое несчастье, что я связан этою дружбой…

Мышецкий выслушал Валины обиды и заговорил о своем:

— Ты должен помочь мне. Я напишу его величеству подробное изъяснение своих поступков, а ты, Валя, передай…

— Нет, — тихо ответил Долгорукий. — Я этого не сделаю. Царя нельзя тревожить. У него нет свободной минуты.

— Но у него есть же время на то, чтобы быть царем!

— Сережа! — вспыхнул Долгорукий. — Не надо следовать дурным примерам. Ты говоришь «царь», как о простом чиновнике. А ведь цари все-таки — это… цари!

Сергей Яковлевич долго крутил в пальцах вилку.

— Послушай, Валя (и ковырнул недоеденную котлетку), вот Бертенсон советует мне идти в Гродненский тупик. Но я нахожу приличнее обращение дворянина непосредственно к монарху!

— А может, Бертенсон и прав? — ответил Валя. — Если турки, вроде нашего Азис-бея, ходят на поклон к евнуху своего султана, то — улыбнулся Валя, — навести и ты… князя Владимира Мещерского. Не первый ты будешь и не последний!

— Ты спешишь? — спросил его Мышецкий, сосредоточенный.

— Не очень, — ответил Валя, торопясь.

— Ну, ладно. Ступай. Дитятко…

Бертенсон, оказывается, глядел как в воду. Вскоре князя оповестили об исключении его из придворных списков. Доступ к царю отныне для Сергея Яковлевича был закрыт. «А жаль… Последняя возможность исправить карьеру и вернуться в Уренск! Что делать?.. Бежать бы…»

— Маэстро, — позвал Мышецкий лакея, — распорядитесь о скорой продаже мебели, кареты и прочего.

— Рази?

— Вот вам и «рази»! Я продаю дом — мне нужны деньги, чтобы уехать подальше от великороссийского свинства… Я изнемог!

— Рази?..

3

Был уже такой случай. Однажды. Еще там. Далеко.

Когда нужно было спасать голодную губернию!

И он ударил челом Конкордии Ивановне. И — ничего: не сломался, выжил, выиграл. А теперь? Не о мужиках — о самом себе надо подумать… «Ну дом-то я продам. Дом хороший, таких теперь не строят, его купят наверняка… А — дальше?»

Дальше?.. Так вот он, Гродненский тупик.

— Тпррру-у…

Вылезай, князь, приехали!

Да, в этом доме немало перебывало народу. Не было, пожалуй, министра в России, которого бы миновала чаша сия, наполненная скверной. Хаживал сюда и Зубатов, духовный отец Витьки Штромберга! Издатель газеты «Гражданин», князь Владимир Петрович Мещерский, чинов себе не искал — только влияния. И знал, чем можно угодить царям: ярым консерватизмом! Что и делал. Делал непрестанно и неуклонно.

Шумели над Россией грозы, облетали листья и жевали козы с досок заборов обветшалые указы. Много было перемен, колебались весы России и так и эдак. Только князь Мещерский оставался неизменным. Если бы не история с тем красивым трубачом, которого высекли, далеко бы пошел князь Мещерский! И тираж его подленького «Гражданина» куда бы как выше был! Однако не вышло. Погорячился он тогда, да и трубач болтуном оказался…

Поднимаясь по лестнице, Сергей Яковлевич нос к носу столкнулся с господином, который старательно желал быть неузнанным. Однако (шалишь!) Сергей Яковлевич узнал: это был Александр Булыгин, давний коллега Зубатова и помощник московского генерал-губернатора. А на дверях квартиры издателя висела заманчивая табличка: «Добро пожаловать». Сергей Яковлевич дернул за сонетку звонка, и дверь открылась сразу, будто князя давно ждали. Из глубины темной квартиры послышался голос, перебиваемый хрипотцой:

— Кто бы ни был — прими! Слышишь, милочка?

Молодой человек, открывший Мышецкому двери, был удивительно ловок. Он так мгновенно разоблачил князя от верхней одежды, словно всю жизнь только и промышлял уличным разбоем. И, потирая руки, пропустил Мышецкого внутрь мрачной квартиры:

— Пожалуйста… Вы нас случайно не узнаете?

— Извините, не могу припомнить…

— Манусевич, или Мануйлов! А я вас, князь, хорошо помню.

— Откуда? — удивился Сергей Яковлевич.

— Извините и вы! Мы своих профессиональных тайн не выдаем.

Из простенка между книжных шкафов выступила на свет божий обрюзглая, но грозная и маститая фигура издателя «Гражданина».

— Правовед? — сказал Мещерский, щелкнув пальцем по груди гостя, где блистал значок. — Прошу, князь!

Мышецкий покорно следовал за хозяином, который нес на своих плечах серый старушечий пледик. Шли мимо комнат, где лежали громадные альбомы с портретами казаков лейб-гвардии, мимо корректорской, где валялись свежие гранки, мимо статуи Аполлона и многочисленных мужских экорше, развешанных по стенам…

— Садитесь, — пригласил хозяин. — И снимите, пожалуйста, пенсне… Терпеть не могу этих новомодных выдумок!

Сергей Яковлевич машинально, повинуясь окрику, стянул с переносицы пенсне, и Владимир Петрович спросил его:

— Вы меня видите?

— Вполне.

— А тогда, пардон, зачем же вам эти стекла?..

Во всем облике князя Мещерского было что-то удивительно плоское. Как у старого высохшего цветка, что со времен Екатерины II лежит среди страниц древнего тома, передаваемого в роду по наследству с завещанием — цветка не изымать!

— Мне, как внуку Карамзина… — начал Мещерский, и Сергей Яковлевич, невольно улыбнувшись, сразу же вспомнил ходкую эпиграмму, написанную покойным поэтом Минаевым:

«Я внук Карамзина!» —

Изрек в исходе года

Мещерский. — «Вот-те на!

При чем же здесь порода?

И в наши времена —

В семье не без урода…»

Хозяин дома пристально посмотрел на своего гостя. И вдруг сказал — проникновенно:

— А безнравственный, доложу я вам, был человек!

— О ком вы? — растерялся Мышецкий.

— Да о Минаеве… спился! Вы о нем ведь подумали?

Сергей Яковлевич не знал, куда деться: «Провидец, да и только!» С трудом овладев собою, показал на книжную мудрость: