Читать книгу "Забытый берег - Владимир Евдокимов"

Конев Александр Валентинович

Латалин Виктор Васильевич

ПРОГНОЗ. Происходящие в настоящее время интенсивные перемены в стране предположительно приведут к некоторому определению ситуации через 5—10 лет. Наиболее близкое приемлемое время экспедиции — лето 1992–1994 гг.

5 декабря 1987 г.

* * *

Я читал и восхищался: мне бы так научиться делать дело! Десять лет, упорно, последовательно, шаг за шагом! Богданов, конечно, был другого времени человек и по-другому думал. Но после 1987 года он стал совсем немощным — вот нас и выбрал.

Однако чего-то я всё же не понимал. Не понимал, и всё! Эта история завершилась летом 1992 года, с тех пор прошло страшно сказать сколько лет, она забылась навсегда! Её нет, а она выплыла из небытия! И вернулся страх — дикий, чёрный, изнутри.

Но там было что-то ещё! Что-то такое, о чём я с безысходной мукой думал тогда, на Волге, изнемогал, но так и не додумался. Было! А что?

При чём здесь Зенков?

Глава 3

Разъяснение

1

Утром меня не беспокоили — всё сделала Ирина: и с Ренатой погуляла, и Оленьку в школу собрала. Спал я долго и просыпаться не хотел, да Рената разбудила.

И вот она грелась у батареи, а я сидел за столом. На плите медленно закипал чайник. Зелёная папка лежала на холодильнике. За окном начинался серый день, пятница, февраль.

Весной девяносто третьего года после сумасшедшего романа я женился на учительнице биологии Ирине Васильевне — женщине роскошной, внимательной и по-детски верной. Повезло: она оказалась во всём со мной заодно. Для жизни у нас имелась её двухкомнатная квартирка, которая, после соединения с моей комнатой, оставшейся от развода, превратилась в трёхкомнатную. Пришлось делать ремонт. Вдруг на нашем факультете вспомнили про садовые участки, и мне достались шесть соток. Был сумасшедший год перемен, в середине 1994 года я защитил диссертацию, перешёл на работу из нищего вуза в тонущий научно-исследовательский институт, затих и стал погружаться в никому не нужную науку. Понадобились деньги, и я стал ездить в Грецию за шубами. Увлёкся, но хватило ума остановиться. Я менял жизнь и безмолвно хоронил в закоулках памяти бешеный июль 1992 года. Мысленно я представлял себе глубокое, пронизанное стволами шахт, лестницами и переходами подземелье под тяжёлым зданием бывшего райкома партии на Семёновской площади. Уровней в подземелье казалось бесконечно много, и, спускаясь ниже, я вдруг оказывался на верхнем, но уже ином, всё приходилось начинать заново. В стороны расходились штреки с глубокими мерзкими нишами. Вот туда, в этот тёмный лабиринт, я долго хоронил: Волгу, плоско сверкающую в утреннем солнце, острова, толстых лещей, костёр, палатку… Там же, но уже в другом углу, размещал овраги, корявые дубки, душный зной, пьянящий запах земли. И уже совсем в дальнее подземелье, чтобы навсегда забыть, — ночь на День рыбака.

И удалось! Даже сам лабиринт под зданием на Семёновской площади забылся, да и здание давно стало другим… И вот оттуда, из мрака времени, инженером Зенковым явлено то, чего в природе не существовало почти четверть века, — отчёт Богданова!

Это была ксерокопия второго машинописного экземпляра, который сгорел в костре на острове. И нам с Латалиным даже не пришла в голову простенькая мысль: а где же первый экземпляр? В закладку обычно помещалось пять листов, пятый экземпляр нечитабельный. Так где же был первый? Господи, да как же мы были глупы в девяносто втором году! Мы были глупы даже не по уши, а абсолютно! На фоне утонувшей в глупости страны мы жили, как идиоты, наивные и доверчивые! Ну да, Павел догадался и сказал нам, но мы-то, мы, почему думать не стали?

Завершив чаепитие, я отнёс папку в кабинет и спрятал её в стол. Сердце стучало сильно, толчки отдавались в плечо каким-то покалыванием. Хотелось вздохнуть полной грудью, но что-то удерживало, и дышал я неглубоко, через нос, шумно и резко выдыхая. Было жарко лицу. Я накинул дублёнку и отправился на балкон.

Во дворе замерла тишина. Серый снег, тонкие чёрные кусты. Я позвонил по мобильнику Попову. Ответила жена:

— Как виновник торжества?

— Полночи колобродил. Слава, он ВАКа очень боится! Тебя вспоминал. Аксёнов, говорил, такой занятой, что даже на банкет к нему аспиранты ходят.

— Да просто статью инженер принёс. Не сидится. А что тут ВАК? Главное-то Лёня сделал. Он у тебя молодец, передавай привет, когда проснётся!

Я потёр лицо снегом, вернулся в тепло кухни и стал думать. Думать мне было можно, а говорить нельзя!

А ещё была бумага!

Я мигом вернулся на балкон за стремянкой, затащил её в коридор и приставил к антресолям. Там в самом дальнем углу стояла древняя картонная коробка из-под немецкого сливочного масла. В ней хранились преподавательские дневники, рефераты студентов, папки с чертежами, черновики диссертаций и прочая приятная макулатура.

Возле батареи грелась Рената, внимательно наблюдала.

— И в моём архиве кое-что имеется! — сообщил я ей. — Пустячок, но есть!

Хотя страх сжимал сердце, я старался бодриться и хорохориться, как будто речь шла о давней интрижке, а не о том, что мы там натворили.

2

Нужная бумага лежала в старом ежедневнике. Я листал его, злился, выхватывал взглядом нелепые сейчас записи: «Каждый день кафедры у меня консультация в 14.00», «Зубной. Фотоплёнка. Петрушина», «Заказать прибор», «10.00 у пам. Ленину Яросл. вкз.». Что за Петрушина? Какая-нибудь дура-двоечница… Что за прибор?

Это оказались два листка, вырванные из блокнота.

На Ползуновском острове отчёт Богданова представлял собой хронику событий, мы с Латалиным читали его не отрываясь. А рукописное разъяснение на двух страницах, сложенных пополам, лежало между страницами отчёта. Аккуратный почерк, чётко выделенные абзацы — такими текстами любуются. Так и называлось — «Разъяснение». На Виноградова и Латалина оно впечатления не произвело. А я его прочёл дважды и вечером, по памяти, сидя на низком обрыве острова со стороны Волги, записал кое-что в блокнот. Писал подряд, моё изложение и слова Богданова теперь не отличить. Сидя на полу, возле молчаливой Ренаты, я читал ей вслух:

Не будучи до конца уверенным в правоте своего поступка, я тем не менее его совершаю.

Разумеется, Б. ездил в Гремячево между делом и получал удовольствие.

Всё расшифровал. Всё определил.

Подлое время.

Конец войны Б. встретил под Прагой. Полк расформировали, солдат отправили эшелоном домой. Офицеров на грузовиках отвезли в Южную Польшу, в лагерь для советских военнопленных. Из пленных составили полк, и офицеры повели его в Союз пешим ходом.

Б. получил взвод, 40 чел. Орава. Б. — график движения, маршрут, приём пищи, ночлег. Командовала группа пленных во главе с бывшим подполковником. Толстыми палками они били пленных прямо по головам, другого языка те не понимали.