Читать книгу "Забытый берег - Владимир Евдокимов"

Не надо звонить — впереди ночь пути, Москва, и дом наяву.

И в приятном купе, давно обжитом пассажирами, я боязливо и жадно, с болезненным страхом пил чай. Страх, овладевший мною на льду Волги, никуда не исчезал, он просто медленно таял, проникая во все уголки души, и окутывал сердце. Далеко, очень далеко от дома я был, только-только отправился поезд, сотни километров ещё надо было преодолеть, чтобы вернуться. А куда? Почему мне повезло?

Теперь всё будет по-другому.

Мой дом — это всё, что у меня осталось. Всё. Больше ничего. Ирина и Оленька — это моё единственное счастье, ради них и для них я живу и отчаянно боюсь, и не будет мне отныне ни дня, ни ночи покоя. Да ещё старая бестолковая Рената. Теперь я буду жить и ждать. Зенков хорошо растолковал про совесть — это единственное, что меня может спасти. Ничего не забывается, стараться даже нельзя, просто глупо — рано или поздно память возродится и напомнит о совести, потому о ней надо думать всегда. И страх за близких людей не даст мне забыть о совести! Каждый день я буду ждать, потому что я последний, потому что моя очередь, потому что я заслужил! Тем, что сделал, и тем, чего не сделал. А ещё тем, что забыл, похоронил в чёрных подземельях памяти, там, в глухих шахтах под массивным зданием на Семёновской площади. И думал, что этого уже нет. Вот это и есть — деревянный человек. Нет, ничто не исчезает…

До пассажиров мне не было дела, и они жили сами по себе — смотрели беззвучно работающий телевизор. Ощущая неловкость за неумеренную жажду и за то, что долго занимаю место у столика, я выпил два стакана чаю и съел маленькую пачку вафель. Потом хорошо умылся. Билет я купил на верхнюю полку, там было моё место, туда я и забрался, расположился головой к выходу, а чтобы не смотреть телевизор, прикрыл глаза полотенцем, замер и чего-то стал ждать.

Мне было страшно, сердце колотилось, и сил выдержать прошедший день уже не оставалось. Мне необходимо было думать о другом. Да, переключиться, что-то важное сообразить, отвлечься, и тогда страх, может быть, отступит и превратится в холодную уверенность. Я это знал и нервно пытался думать, а это же отчаянно трудно! Если же не думать, то так легко становится жить, так приятно! Такой соблазн невероятный и губительный! Бездумное наслаждение так сладко… А для того, чтобы начать думать, и это я тоже давно определил, необходимо сделать так: успеть ухватить тот случайный миг, когда появится какое-то слово или слова, кто-то что-то произнесёт наяву, странно, нелепо, или это слово само собой всплывёт из памяти. И вот, когда это произойдёт…

Я страстно, смертельно хотел уснуть и не мог. Прикрыв глаза полотенцем, я лежал на верхней полке и думал. Мучительным воображением я искал слово, и оно наконец всплыло из памяти сегодняшнего дня, оттуда, где Зенков просто объяснил, что совесть ощутима. В его словах это оказалось для меня главным. Как раз мы перешли через Волгу и стали подниматься на берег…

Берег — это граница земли и воды. И у реки два берега, а у моря — один! Именно! Берег один, и за ним море, море, бескрайний водный простор, и в нём, обжигая воду, тонет ночью красное солнце. Оттого расстаться с берегом невозможно, вот и цепляешься за земную твердь, ходишь туда и сюда — вот оно, море, рядом, и берег-то вот он! Лес, дюны, ветер — вот и равновесие души, созерцание пространства, блаженный покой. А на реке один берег всегда сопровождает другой, тянется вдоль него, отчего кажется хотя и таким же — ведь вот же он, всего-то сто метров, пятьсот, ну, километр, всё же одинаково, ничего нового там нет, — но неведомым! И тянет, тянет на другой берег какая-то вечная, дивная сила, влечёт через водную гладь. Переправиться, забраться выше и с жадным любопытством поглядеть туда, откуда приплыл. Поглядеть и увидеть там что-то новое, необычное и ощутить вдруг тягу то ли назад, то ли вперёд, потому что какой берег у реки главный — сказать нельзя, они оба одинаковы, и друг без друга их нет. Их два, и они вместе, да только возвращение с одного берега на другой как путешествие в иной мир: миры меняются, а река остаётся. Оттого-то, да, именно от этого и нет на берегу реки покоя — всегда есть другой берег, и тянет, мучительно тянет туда…

Страх затихал, я ждал.

И вдруг с холодной решимостью уснул — когда после Зелёного Дола в глухой темноте поезд гулко прошёл по мосту через Волгу: в ощутимой высоте, укрывшись за металлическими конструкциями, прогрохотал над широким ледяным полем, прибавил скорости и, длинно скрипя рельсами, устремился на запад, вслед за солнцем, несколько часов назад закатившимся за край земли.