Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

После рассказа об этом самом фурье-анализе, потому что это все-таки трудно было назвать лекцией, Он курил сигарету перед кофейней. Рядом с ним стояла коротко стриженная, худенькая блондинка в очках. Она робко подошла к Нему и насмешила Его, сказав: «Вот уже тридцать лет, то есть с самого рождения, меня зовут Натальей». Сразу после этого в беседе она сослалась на понятие гармонии в философии. Они провели целый вечер вместе. Она окончила математический факультет университета в Торуни, «потому что там преподавал Ингарден[35], а кроме того, это было ближе всего к ее маленькой Тухоли, где она родилась», а потом — философский факультет, «так, больше из каприза», здесь, в Познани. Она рассказывала очаровательные истории из области соединения этих наук. Он и не думал, что в философии было и есть столько математики. И столько философии в математике. Она очаровала Его своей эрудицией. И при этом у нее было великолепное чувство юмора. Она умела с невероятным сарказмом и интеллигентной иронией высмеять свои собственные недостатки и комплексы. Ее глаза, когда она смеялась, становились еще больше и еще ярче блестели. Прекрасно. А еще, когда она взрывалась смехом, ее грудь, непропорционально большая для ее худенькой фигуры, поднималась вверх и натягивала туго платье. Ему очень нравилось на нее смотреть, когда она смеялась. По разным причинам…

В течение двух месяцев после того вечера она написала Ему несколько десятков писем. Некоторые были настоящими научными статьями. Если бы их собрать и подредактировать — мог бы получиться великолепный учебник философии для всех, кто боится философии. В текстах этих писем встречались иногда стихи, которые она за последнее время прочитала и которые ее взволновали, между строк она очень осторожно говорила о своих печалях и желаниях, добавляла совсем чуть-чуть эротики, иногда прикладывала свое фото. В какой-то момент в этих письмах появился мотив одиночества и брошенности. Сначала — в общем, философском или даже литературном контексте, а потом все более явно она говорила о своем одиночестве. Она не хотела жить одна, без мужчины, и внятно об этом сообщала. Она хотела любить и быть любимой. С одной стороны, как бы иронизировала над романтической любовью, которая, по ее мнению, в Польше возведена чуть ли не в ранг святыни, а с другой — именно о такой любви мечтала и была к ней готова.

Он ей отвечал, комментировал, иногда утешал. Интересовался ее жизнью, ее делами, ее работой, ее настроением. Чаще всего писал ей ночью, часто — под утро. В припадке острой афазии, когда она Его спросила напрямую, чувствует ли и Он себя одиноким, назвал свое состояние «чем-то средним между неудовлетворением и эмоциональной пустотой». И даже не вспоминал, когда писал ей ночами, что рядом, за стеной, спит Юстина. Женщина, с которой Он живет и спит несколько лет. Правда, писал Он в пустой комнате, и в целом тогдашнее состояние своих отношений с Юстиной Он описал довольно точно. Это была в общем-то правда, которая, однако, при этом была совершенно не правдивым ответом на ее вопрос и могла посеять в ней надежду, что именно она сможет эту пустоту заполнить. Классическая афазия в Его подлом стиле…

Когда Он в очередной раз приехал в Познань, она неожиданно появилась на Его лекции. Вечером Он пригласил ее на ужин в ресторан «Меркурий» — других ресторанов Он в Познани не знал. Несмотря на свои частые визиты в Познань, в ресторане в этом городе Он был только однажды — после подписания контракта с университетом. Он помнил, что там подавали отличный французский луковый суп, столы были застелены невыразимо белыми скатертями, Ему понравилось вино, а в зале ненавязчиво играла живая фортепианная музыка.

В тот вечер они не разговаривали ни о математике, ни о философии. Она рассказывала Ему о крушении своей семейной жизни с закомплексованным, испуганным мужчиной, который хотел по причине патологической ревности запереть ее в глуши, в уединенной избушке лесника, без интернета, как цветную редкую канарейку в клетке. О своем побеге на два года в маленький городок в Непале, где она приходила в себя, работая волонтеркой в приюте, и о живописи, которая спасла ее от депрессии после развода и которую она обожает. О возвращении в Польшу, по которой она «зверски тосковала», но в которой никто ее по-настоящему не ждал. О своем «новом рождении» в Познани. О мучительных поисках работы, квартиры, друзей и о неожиданных приступах минимализма, которому она научилась в Непале.

Он оставлял ее на некоторое время одну и выходил на улицу покурить. В какой-то из этих выходов Он остановился у стойки регистрации отеля и оплатил номер на одну ночь. Расплачиваясь в ресторане по счету, спросил официантку, нельзя ли им забрать открытую бутылку вина с собой в Его номер. В лифте Он взял ее за руку. В номере она подошла к окну и задернула шторы. На ней было длинное цветастое платье с рисунком в виде подсолнечников с картин Ван Гога, застегнутое на маленькие, обшитые оранжевой тканью пуговки. Он дрожащими руками, стоя у нее за спиной, расстегивал эти пуговки одну за другой. А когда расстегнул все, она сама стянула его с плеч. Когда платье упало на пол, она повернулась к Нему лицом и улыбалась своими огромными, удивительными глазами.

Потом Он, обнаженный, стоял у открытого окна и пил из початой бутылки вино и курил сигарету, она, одетая в Его голубую рубашку, стояла в углу комнаты и рисовала ручкой на листке бумаги, которую нашла в гостиничной папке, Его портрет. Утром, когда Он проснулся, ее в номере уже не было. А листок с портретом Он и сегодня хранит в ящике стола в институте. На следующий день Он вернулся в Берлин. Она написала Ему через неделю. Прекрасное письмо о любви. Он это проигнорировал. Он пригласил ее в свой мир, впустил ее туда — и тут же выгнал за дверь…

Наталья. Сентиментально-романтичная и безусловно рациональная. Деликатная и хрупкая — и безоглядно твердая. Молчащая или щебечущая без перерыва. Стыдливая, иногда прямо-таки викториански целомудренная — а в другой раз не ведающая никаких границ развратная гетера. Покладистая и ищущая любой ценой компромисс — или совсем наоборот, властная и упрямая, непоколебимая в своих суждениях и решениях. Эта ее амбивалентность вела к тому, что только одно в ней было неизменно: она всегда была совершенно непредсказуема. Джоана была совершенно права, когда говорила, что ее кузина Наталья была «какая-то такая, ну вы понимаете, такая, как бы всегда двойная».

Но все-таки, думал Он, пытаясь развязать узел шнурка, которым была завязана коробка, вся эта история со случайной медсестрой в отделении амстердамской клиники, куда Он попал так же случайно, связанной с очень близкой Ему в свое время, но тоже совершенно случайно встреченной Им на жизненном пути женщиной, эта история все-таки совершенно необыкновенная, если не мистическая.

Все это случайность? Или, может, все-таки нет?! Ему вдруг в голову пришла мысль, что в какой-то степени это подтверждение так называемой «теории шести рукопожатий». Это, правда, теория больше из области социологии, чем математики, но в свое время она Его очень заинтересовала не только своей смелой тезой, но и интересным тестом, который должен был ее опытным путем подтвердить. Сегодня, во времена интернета, от которого трудно спрятаться, фраза «Мир тесен» уже навязла в зубах и не вызывает ни у кого сомнения. Но давным-давно, задолго до появления интернета, утверждение, что мир на самом деле маленький, совсем не было так очевидно. Несколько американских социологов еще в шестидесятые годы задумались над этим и выдвинули удивительную гипотезу, по которой любые два человека на Земле разделены не более чем пятью уровнями общих знакомых (а значит, шестью уровнями связей). Термин «уровень связи» здесь был сформулирован достаточно простым и прозрачным способом: если кто-то знает другого человека лично — это был первый уровень связи, если кто-то знает другого человека через общего знакомого — это второй уровень связи, и так далее. Создатели этой гипотезы утверждали, что «и так далее» заканчивается на шестом уровне! Чтобы это доказать, они, не выходя из своих кабинетов, создали теорию графов и использовали на тот момент гигантских размеров вычислительные машины, занимающие полкомнаты, в компьютерных центрах. Как обычно и бывает в научном мире, сразу нашлись непримиримые критики этой теории — интересно, что главным образом математики! — которые называли ее презрительно «городской легендой», созданной ищущими сенсаций академическими социологами, которым больше нечем заняться. Они опровергали эту теорию всеми возможными способами, выдвигая в качестве доказательства абсурдный пример «миллиона рукопожатий, если не миллиарда!» между американским яппи из Вашингтона и китайским неграмотным крестьянином, выращивающим рис в какой-нибудь глухой деревеньке в провинции Юньнань. Это был, бесспорно, образный, яркий и достаточно убедительный аргумент против теории шести рукопожатий, вот только жаль, что неадекватный. Эта гипотеза была сформулирована для всего населения Земли, но в то же время авторы ее имели в виду, если внимательно читать их публикации, что это относится к людям, живущим в одной цивилизации, то есть в Америке и Европе. Математики, разумеется, эти территориальные условия не учитывали, а социологам казалось, что это и так понятно.