Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

В 1967 году, то есть опять-таки задолго до появления интернета, один дотошный американский профессор психологии, некто Стенли Милгрэм из уважаемого Йельского университета решил эмпирическим путем доказать теорию шести рукопожатий, и ему в голову пришла мысль очень простого в реализации теста, который он назвал «экспериментом тесного мира». Милгрэм использовал новаторскую методику: он разослал письма нескольким сотням случайно выбранных людей, живущих в Небраске и Канзасе, вежливо попросив, чтобы они передали эти письма его приятелю. А если они этого человека не знают, их просили передать письмо кому-нибудь, кто, по их мнению, может быть ближе всего к этому его приятелю. Значительное большинство писем Милгрэма до его приятеля дошли через пять-шесть передач!

Наталье, с ее-то любопытством, если она эту теорию не знала, она бы точно понравилась. В ней немного математики, но есть и немного философской метафизики. Она уменьшала «степень отдаленности» во время той свадьбы, когда рассказывала Джоане о «появлении в своей жизни кого-то очень важного…» — это ее очевидный вклад в то, чтобы эта забавная и в то же время интригующая гипотеза подтвердилась для лиц, изначально друг от друга абсолютно далеких. Какими в этом случае являлись ее кузина Джоана и Он. Так, наверно, с очень серьезным видом и хихикая внутри, она спорила бы во время какой-нибудь их дискуссии на эту тему. А вот Нирава в качестве аргумента, совершенно ей не знакомого индуса, Его приятеля, привел бы уже Он сам. Хотя это не было «уменьшением степени отдаления объектов, находящихся на расстоянии и не имеющих между собой никаких общих признаков», поэтому не могло стать доказательством гипотезы тесноты мира. Так она бы Ему ответила. Потому что у них общие признаки были: они все трое были связаны с математикой. И это именно математика привела ее опосредованно в клинику в Амстердаме и в сад, где на лавочке сидела ее кузина Джоана. А Он, в ходе этой гипотетической беседы, добавил бы, что она абсолютно права, потому что именно математика уменьшила их отдаленность друг от друга до нуля в самом начале их отношений и это математика привела к их неожиданной встрече через много лет, хотя такой встречи, по его мнению, не должно было быть. Именно так все и произошло. Однажды в солнечный день в декабре, неполных три года назад…

Он тогда жил уже несколько месяцев со своим котом Шрёдингером, который уже попривык к Его частым отъездам и поздним возвращениям, иногда под утро, из института. Шрёди, конечно, не особенно радовался, когда Он ставил ему второй лоток в ванной, наполнял две миски водой в кухне и расставлял пластиковые мисочки с кормом в комнате. Ему тогда казалось, что Шрёди смотрит на Него своими прижмуренными и грустными глазами с упреком, как будто понимая, что остается один.

Его Шрёди тем временем очень изменился. Он разленился, растолстел, стал гладким. Совсем освоился в доме, стал чувствовать себя хозяином. Очень неохотно позволял себя забирать из своей, помеченной запахами, безопасной и привычной берлинской квартиры. Упирался лапами, когда Он пытался выгуливать его в ближайшем парке и тянул за собой на шлейке. Охотничий инстинкт в большой степени тоже утратил. Его совершенно не интересовали бегающие по газонам белки, он не обращал внимания на голубей, расхаживающих по аллеям, его не привлекали запахи деревьев. От былого дикого Шрёди осталось только «мартование», когда весной он жалобно мяукал, словно младенец плакал, в щелку балконной двери. Но одно оставалось в нем неизменным. Каждый раз, когда Он возвращался из института или командировки, Шрёди тут же подбегал к дверям и приветствовал Его своим радостным танцем, терся об Его ноги и мебель и громко приветственно мурчал. Он не мог уже вспомнить, как жил без Шрёдингера. Никто никогда не ждал Его так терпеливо и верно, как этот кот. Неважно, как поздно Он приходил. И к тому же — кот не спрашивал ни о чем, а только радовался…

Он жил тогда… даже непонятно, как это назвать… в одиночестве? Был разведенным одиночкой? Как бы то ни было, это было время, когда в Его жизни не было женщины. Это, конечно, не совсем правда, а снова все та же милейшая афазия. «Это было время, когда Ему не нужна была рядом женщина, которая бы Его ждала». Вот так это надо называть. Так бы звучало описание этого периода, если бы Он давал ему название сегодня.

При этом Он не чувствовал пустоты. Его не тяготило одиночество. Он не испытывал опустошенности. И не потому, что с головой ушел в работу. На самом деле Он работал не меньше, чем обычно, но не пытался забить до отказа работой каждую минуту своей жизни, чтобы случайно не оказалось у Него времени на то, чтобы задуматься. Так бывало раньше, во время разных фаз Его тоски после разрыва с Патрицией. Но эта тоска уже давно прошла. Патриция часто появлялась в Его мыслях. Большинство дат на листках отрывного календаря связано у Него было только с ней. Как и множество прочитанных в самых разных книгах фраз, запахов или звуков. Патриция как женщина присутствовала в Его жизни, но главным образом — как мать Его дочери Сесильки. В этом смысле она была и есть, нечего и говорить, самой главной женщиной в Его жизни. Но теперь уже только в этом смысле. В нем остались благодарность и уважение к ней, но тоски по ней Он больше не чувствовал.

Он в один прекрасный день вдруг просто понял, что не скучает по Патриции. Даже когда невольно вкусы, запахи, звуки или образы возвращали ее к Нему — это точно не была тоска по ней. Но и не равнодушие. Не так. Она была доброй знакомой из прошлого, которой Он желал всего хорошего? Тоже нет, но что-то в этом роде, что-то очень похожее. «Ужасно, что с памятью и эмоциями делает уходящее время, — подумал Он. — Кто-то, кто был тебе таким близким, кому ты поверял все свои самые сокровенные тайны, кто-то, с кем ты решил когда-то соединиться раз и навсегда, до самой смерти, кто-то, с кем ты переживал все волнующие моменты — этот кто-то становится тебе просто добрым знакомым из прошлого…»

Даже когда Он не мог проводить время с Сесилькой, которая нашла работу в Хельсинки и не слишком часто бывала в Берлине, Он радовался одиноким выходным в своей квартире. У Него был постоянный план на субботу и воскресенье. Просыпался Он около девяти, варил кофе и читал в постели до полудня, потом ехал на велосипеде в бассейн. Иногда, чаще всего в субботу вечером, встречался в каком-нибудь ресторане на Кресберге с Ниравом, иногда Его приглашали к себе на ужин Джованна и Лоренцо, для которых Он уже стал не только пациентом, но и другом семьи. С какого-то момента стало уже традицией, что раз в месяц, обычно в воскресенье, Он надевал костюм, завязывал галстук и ехал на вечерний спектакль в одну из берлинских опер. Всегда на такси…

В выходные Он старался работать не больше пяти-шести часов и по мере возможности не занимался проектами фирмы. Много учился. Много путешествовал, все больше радуясь тому, что знает иностранные языки. Он мог читать книги на пяти языках и именно в тот период в полной мере оценил этот своего рода капитал, которым владел. Но и все больше понимал, что это богатство требует постоянного использования и поддержки. Он купил себе диски с диалогами на русском и шведском языках, покупал и читал себе вслух российские газеты, записался и часто участвовал в бесплатных языковых занятиях, организованных шведским посольством в Берлине.