Читать книгу "Нова Свинг - Майкл Джон Харрисон"

– Элизабет?

– Вик, не подходи.

Он поймал ее за руку и потянул на себя; она вырвалась и забилась в угол, не сводя с него глаз. Весь остаток дня она блюла дистанцию между ними, быстро перемещаясь в другой угол при его попытке приблизиться; лицо ее побелело, но движения оставались быстрыми и ловкими. Вик осторожничал. Он не думал, что она способна ему навредить, но не хотел, чтоб она сама себе навредила. Он надеялся, что рано или поздно она вымотается, хотя и не представлял, как поступить потом. Ничего известного ему о ней не помогало в поисках ответа на этот вопрос. Спустя пару часов она принялась стягивать одежду, так неловко, словно забыла, как ее носить, или вообще никогда не знала.

– Я не хочу этого, – проговорила она. – Почему я должна этого хотеть?

– Элизабет, – произнес Вик. – Пожалуйста.

Она рассмеялась и присела, чтобы обильно помочиться.

– Нет, – протянула она, – ты недостаточно много знаешь, чтобы чувствовать себя в безопасности, Вик.

– Элизабет!

– У меня все равно твоя сперма.

С приходом ночи ее кожа приобрела оттенок темной слоновой кости, будто все наросшие слои стали отмирать, а потом тускло засияла. От нее пахло отчаянием и неведомыми гормонами. Она лежала, исходя потом в тепле, не достигавшем Вика, искоса поглядывала на него и лакала воду из лужи на черно-белых плитках пола. Сияние пугало его. Он же тут всего лишь посредник. Он снова подумал, не уйти ли, но, выглянув наружу, увидел, что заливчик сложился внутрь себя, точно ускользнул в некое скрытое измерение, и на его месте теперь тянется дюнный пейзаж с редкими вкраплениями тумана, выступающими из песков валунами и торчащими кое-где костями флуоресцентно-белого оттенка. На горизонте посверкивало что-то вроде зарниц или ракетных выхлопов. Она позвала его. Голос, обычно чистое контральто, обрел гармоники, словно кто-то говорил с ней в унисон, но не так громко, чтобы этого кого-то можно было услышать. Она расположилась в центре заброшенного кафетерия, принимая в сумраке то одну отчаянную позу, то другую.

– Вик, – произнесла она, – люди сбиваются с пути, решив защитить себя. Затем паникуют и решают, что неплохо бы найти этот путь снова.

Она метнулась мимо него в распахнутую дверь и помчалась к дрейфующим химическим туманам; побежка ее уже теряла сходство с человеческой, а кожа флуоресцировала в сухих просверках зарниц.

– Элизабет!

Всю ночь она бесцельно носилась взад-вперед по дюнам. Трудно было сказать, в какой миг она стала чем-то другим. Существо это могло так изгибаться в поясе, что, прижав ладони к земле, спокойно перемещалось бы на четырех конечностях, голова у него была маленькая и обтекаемой формы, но на ней каким-то образом умещались огромные веселые мультяшные синие человеческие глаза; оно звало Вика по имени, пока он не прижал руки к ушам и не ретировался внутрь. Наутро он пошел по его следам, но вскоре сбился с них там, где дюны сменялись пурпурной травой.

За следующие месяцы и годы безнадежных поисков Вик Серотонин проник в Зону дальше, чем кому бы то ни было доселе удавалось. Он выбросил пистолет. Он перешел на подножный корм. Он привык к такой жизни. Каждый день он шел до упора, пока не находил себе место для ночлега, и постепенно привык слышать по ночам звуки радио, хаотично переключавшегося со станции на станцию, скрежет падающих балок, протестующее чваканье пластиковой утки. Он слышал, как расступаются и перемалывают друг друга ландшафты вокруг. Пустые помещения больше не казались ему вонючими. Он никого больше не встречал, если не считать одного случая, когда утром проснулся на пустынной площади от женского голоса, тянущего какую-то пронзительно-жалобную песнь. Пролетели голуби, за ними новые. Воздух тут был холодный, стоячий, но полный старой обуви – потрескавшейся, сморщенной, с оторванными подметками, летавшей из стороны в сторону, точно на сильном ветру, или, вернее сказать, как если бы обувь, ни с того ни с сего став единым организмом, в определенных условиях выработала у себя стайное поведение. Вик тогда понял, что Эмиль Бонавентура говорил правду, но понял он также, что ни это место, ни какое-либо иное не достойно именоваться центром всего. Вик становился старше. Ветер и солнце высветлили и выдубили его кожу и волосы. Воспоминания об Эмиле и Эдит, а также о вечерах в баре «Белая кошка, черный кот» и друзьях, Антуане с Лив, тускнели, как поблекла в конце концов и память о самом Вике Серотонине. Но своей клиентки он никогда не забывал и не прекращал ее искать до самой смерти.

* * *

Сыщик Эшманн поднимался по золистому склону около недели только затем, чтобы оказаться на краю трехсотметрового обрыва. Пропасть обрывалась в месте, напоминавшем увеличенную масштабную копию Лонг-бара в кафе «Прибой». Он принял это за метафору.

Он остановился на краю. Фалды костюма развевались позади на ветру, исторгая вспышки светомузыки. Он потянулся за шляпой. Он жадно глядел, как в теплом свете бара мерцает «Блэк Харт». Все вокруг трепетало в предвкушении перемены, но, когда накатила Волна, упал именно Эшманн. Он увидел чертеж архитектора. Слоеный пирог. Моментальные снимки собак. Огромные мужские часы-браслет. Игральные карты. Деревянного игрушечного пингвина на резиновых лапах. А потом – своего старого приятеля и спарринг-партнера Эмиля Бонавентуру, спящего на болотистом берегу, в виду подступающей воды. Он видел, как реют на фоне заката синие птицы и копошатся бурундуки. Словно в ответ, нахлынула тошнотная слабость, и, придя в себя, он обнаружил, что валяется в нескольких метрах ниже по склону, не в состоянии пошевелить ногами. Чего-то в этом роде и стоило здесь ожидать, когда в игру вступает тектоника плит и один уровень реальности проскальзывает под другой. Была ночь. Он присмотрелся к своим ногам: вроде бы все в порядке, но нельзя отрицать, что чувствует он себя как-то странно, особенно после такой прогулки.

– С тобой что-то произошло, – заключил он вслух. – И ты ничего с этим не сделаешь, пока не поймешь, что именно.

С этим он мог примириться. Он лежал долго. Ночь сменилась днем, день сменился ночью. С равномерными промежутками прокатывались по земле под ним волны перемен. Сверху и из-за края пропасти неизменно доносился близкий веселый галдеж публики Лонг-бара, и это его успокаивало. Он чувствовал себя уверенно, однако умная реклама, проделавшая с ним этот путь без лишних напоминаний, его выбешивала. Отрасти себе член до колен, – предлагала она. И: – Вызови Гурангу, будь счастлив. Реклама блуждала вверх-вниз по склону, удаляясь и приближаясь, выцветая до призрачно-синего и оранжевого, словно горящая спиртовка, – болотный огонек, заплутавший не хуже своей жертвы, символ обманчивой надежды.

Наконец реклама оставила его в покое и уплыла прочь.

– Ниспошли мне знак, – произнес Эшманн. – Найди его внутри.

Он фыркнул. Внезапно его обуяла бо́льшая симпатия к рекламе, чем к самому себе.

– Ниспошли мне сердце неоновое.

Тут он задумался о своем преступлении. О своей супруге, заточенной в пещере Минотавра в ожидании любых гостей; о двойнике Мэрилин Монро, танцующей на канате при каждом выходе из своей комнаты. Он задумался о влажном песке на задах кафе «Прибой», ежедневно трамбуемом безжалостными силами импровизации, иконопочитания и красного света Лонг-бара, силами, поставляющими городу новых жителей. А что, если и он сам тоже часть этого цикла? Впоследствии он с изумлением сказал себе: