Читать книгу "Революция - Дженнифер Доннелли"

Стражник отшатнулся, испугавшись заразы.

— Ступай себе! — махнул он. — Да здравствует Республика!

— Да здравствует Республика! — ответила я и поспешила прочь.

Удаляясь по темной улице, я разговаривала с младенцем, который молчал, поскольку был не из плоти и крови. А из угля и пороха. Из бумаги, хлопка и воска.

Я попала во двор дома на рю Шарлот при помощи ключа, который выменяла у дочери хозяина на две серебряные ложки, украденные когда-то у герцога. Затем я поднялась по каменной лестнице, этаж за этажом, до узенькой чердачной дверцы. Там я подоткнула юбки и выбралась на крышу. С фонарем в зубах я продвигалась по крутому скату, как скарабей, толкая корзину перед собой. Наверху я ухватилась за трубу, отбросила прикрывавшую корзину тряпку.

Две дюжины ракет и две дюжины стержней для выравнивания полета. Я наклонилась к фонарю, вставила стержни в ракеты и, одну за другой, прислонила их к трубе.

Башни в темноте было не видно. Но я знала, что она там. И в ней сидит несчастный одинокий ребенок.

Часы пробили два. Я вытерла глаза — от слез порох размокает — и воткнула стержень первой ракеты в щель между черепицами. Затем зажгла свечу от фонаря и поднесла к фитилю. Ракета закашлялась, зашипела и свистя унеслась ввысь.

Сжав кулаки, я ждала — и, наконец, небо сотряс грохот оглушительней канонады. В окнах задребезжали стекла. Птицы, шумно хлопая крыльями, разлетелись из своих гнезд. Где-то закричала женщина. А затем яркая вспышка поглотила черную ночь.

Я схватила следующую ракету, установила стержень, зажгла фитиль. Затем следующую. И снова, и снова — как можно скорее.

— Мне больше не петь тебе песен, Луи-Шарль, — прошептала я. — И не играть с тобой в игры. Но я могу дать тебе этот свет. Ради тебя я заставлю небо плакать серебром и золотом. Я сотрясу ночную мглу, разорву ее в клочья и заставлю истекать миллионом звезд. Отвернись от темноты, от безумия, от боли. Открой глаза. Почувствуй, что я рядом. Что я — помню и надеюсь.

Открой глаза и взгляни на свет.

18 мая 1795

Сегодня я не осмелилась выходить ночью. Бонапарт удвоил патрули, моя последняя вылазка его разъярила. И немудрено: фейерверк был великолепен. Но я не должна попасться. Нужно выждать время. Буду сидеть за своим столиком в «Фуа» и есть суп, как и полагается законопослушному гражданину. И буду писать в дневник.

Что ж, возвращаюсь назад, в 1791-й. Проведя без малого два печальных года в Тюильри и убедившись, что революция продолжает набирать силу, Людовик принял решение покинуть дворец, Париж и свой народ. Побег планировался к началу лета, когда кончатся дожди и дороги подсохнут. Король намеревался бежать в крепость Монмеди, что на границе с Австрией, чтобы там с помощью верного маркиза де Буйе начать собирать войска.

Предполагалось, что они покинут Париж под покровом ночи. Мадам де Турзель, придворная гувернантка, должна была притвориться русской дворянкой, Луи-Шарль с сестрой — ее детьми, королева — гувернанткой, а король — слугой. Побег готовили брат ее величества Леопольд Австрийский, шведский посол граф фон Ферзен, несколько горничных и охранников — и я.

Всю весну 1791 года в карманах моих бриджей появлялись то монеты, то драгоценные камни, завернутые в тряпочки: я носила их каретному мастеру, конюху, портнихе. Я раздобыла простое черное платье для королевы, льняную рубаху для короля и все необходимое для Луи-Шарля, которого предстояло одеть как девочку. Я понятия не имела, когда они собирались уезжать. Это знали всего несколько человек.

— Никому ничего не рассказывай, — наставляла меня королева, — даже тем, кто на нашей стороне. Ни горничные, ни слуги ничего не должны знать. Всюду шпионы. Пообещай, что никому не скажешь! От этого зависят наши жизни. — Она достала Библию и попросила меня возложить на нее руку. — Поклянись, — велела она, — передо мной и перед Господом.

Я внутренне содрогнулась. Как я могу поклясться Господу не делать того, что уже обещала сделать дьяволу? Но отказаться равносильно признанию в предательстве.

Придется кому-то солгать, но кому? Герцогу или королеве? Узнай герцог о моей измене, мне несдобровать. Однако предать королеву — значит утратить ее расположение. Сейчас она пленница и не наделена властью, но ведь это может измениться.

Я положила руку на Библию и поклялась. В моей голове созрел план. После известия о побеге короля герцог наверняка начнет меня допрашивать. Я притворюсь, что удивлена не меньше его — ничего не знаю, не видела и не слышала. Объясню, что король и королева держали все в тайне, а если кто из прислуги и знал об их планах, то им, верно, хорошо заплатили, потому что никто не проговорился.

У меня все получится, уговаривала я себя, ведь я актриса!

Герцог мне поверит. Возможно, он и вовсе не станет меня допрашивать. Если он и впрямь желает его величеству добра, значит, будет рад спасению королевского семейства.

Каждый вечер, встречаясь с герцогом в его покоях, чтобы отчитаться, я лгала ему. И притворялась перед его гостями — Демуленом, Маратом, Дантоном, Робеспьером, Колло д'Эрбуа, д'Эглантином и всей шайкой якобинских разбойников, включая Сантерра, пивовара из Сент-Антуана; Фурнье, неуемного бунтовщика, который когда-то изготавливал ром на далеком острове Сан-Доминго, а теперь, разорившись, ошивался везде, где бы ни намечались волнения или беспорядки; а также учителя английского по имени Ротонд, который разгуливал по клубу якобинцев во время выступлений Робеспьера, высматривая насмешников, чтобы после избить их до полусмерти.

Мне было тревожно в присутствии этих людей. Я не понимала, зачем герцог собирает их у себя. Он хочет помочь королю — тогда зачем садится за стол с теми, кто мечтает покончить с монархией? Зачем кормит и поит их, а иногда и дает им золото? Прежние сомнения вновь охватили меня: не лукавил ли герцог, говоря, будто он на стороне короля? Видимо, он почувствовал мое смятение, потому что однажды, когда Дантон ушел, он обнял меня за плечи и сказал:

— Пойми, воробушек: враг моего врага — мой друг.

И я поняла: он хочет обернуть одних против других с целью получить некое преимущество. Его слова меня немного утешили: одним беспокойством меньше. Тем более что забот у меня и так хватало. Требовался весь мой актерский талант, чтобы голос не дрожал и ноги не подкашивались, когда я лгала герцогу. Однажды мне уже пришлось почувствовать, какая у него тяжелая рука, и я понимала, что это повторится, если он узнает о моем предательстве. Иногда, закрывшись у себя в чердачной комнатке, я склонялась над тазом, и меня рвало от страха.

Что ж, я ведь хотела играть. Хотела много ролей. И герцог мне их предоставлял — роль мальчишки, шпиона, слуги, гражданина, бастарда, роялиста, бунтаря, патриота, якобинца. И я их играла. Иногда по утрам в мою дверь стучался Николя, старый слуга — единственный из людей герцога, кто знал, что я на самом деле не мальчишка, — и я выскакивала из постели в страхе, потому что спросонья не могла вспомнить, кем мне сейчас положено быть.