Читать книгу "Головы моих возлюбленных - Ингрид Нолль"

И еще я хотела опрокинуть на спящих ведро ледяной воды. Уничтожить картины Коры, потравив их кислотой, подложить в постель выкопанного Дона! Вместо ледяной воды вполне сгодился бы бензин. Достаточно одной искорки, и эта ведьма за компанию с этим лицемером и всей розовой виллой отправится в ад. А может, мне лучше сегодня же вечером уехать, бежать с ребенком в Германию, предоставив коварной парочке наслаждаться своим счастьем? Может, оставить письмо, которое повергнет обоих в депрессию? Раньше меня, помнится, называли слонихой, потому что я любила насмерть растаптывать своих врагов. Всего сильнее я страдала среди кровной родни, но только Кора сумела настолько довести меня до белого каления, как это произошло в описываемую ночь.

Интересно, она рисовала в мое отсутствие или так и провалялась оба дня в постели с Йонасом? Я покинула свое измятое ложе и прокралась в ателье. К моему величайшему удивлению, там стояла елочка (шварцвальдская ель), украшенная соломенными звездами, красными яблоками и медовыми свечками. Причем все натуральное, никакой там тебе мишуры, никаких пластмассовых лампочек, как на Сицилии. Йонас любит, чтоб было просто и выразительно. Все эти японские штучки наверняка он и привез. Я сняла с пальца обручальное кольцо и тоже повесила на елочку.

На полу лежали эскизы, Кора со всем присущим ей размахом рисовала Йонаса, рядом елочка и немецкая ливерная колбаса. На всех трех лицо Йонаса было весьма гнусно окарикатурено: красивое и простоватое, усердное и медлительное, благочестивое и похотливое. О, Кора была очень одаренной художницей.

Изображенная на картине колбаса снова пробудила во мне аппетит, хотя в нее явно переложили майорана. Я слонялась по всему дому, а на кухне проглотила еще один бутерброд. От этой жирнятины наверняка полезут угри, подумала я уныло, ибо после всех пережитых с Данте треволнений кожа у меня стала очень нечистая. Зайдя в ванную, я убедилась, что на лице выступили красные пятна, веки распухли, а волосы повисли сальными прядями. Тут я ухватила баночку с Кориным ночным кремом «для чувствительной кожи» – дорогое японское изделие – и принялась злобно наносить мазки крема себе на щеки, потом вылила полбутылки ее любимых духов на свою пропотевшую ночную сорочку, а баночку с кремом опрокинула fia изразцы пола, выложенные в стиле модерн. Потом в голове у меня родилась еще более гнусная идея – я взяла баночку гусиного жира, приправленного луком, и разложила его по баночкам для ночного и для дневного крема. Запах предательски выдавал истинное содержимое, и для маскировки я обрызгивала духами ванную до тех пор, пока во флаконе ничего не осталось. Из ванной комнаты – голубая мечта, а не комната, как однажды выразилась Кора, – получился свиной хлев, после чего я почувствовала себя гораздо лучше.

Я дала себе клятву никогда больше не зависеть материально от Коры, а зарабатывать на жизнь исключительно собственным трудом, причем о кражах в тот момент даже и не думала. Хотя, сопровождая группы туристов, никак не разбогатеть, но уж на покупку косметического крема вполне должно хватить.

Заснула я только под утро, и меня терзали страшные сны, провоцируемые жирной ливерной колбасой, концентрированным ароматом и ужасными впечатлениями. К этим снам присоединился пронзительный вопль, который сорвал меня с постели и обратил в бегство еще до того, как проснуться. «Бела!» – вскричал мой материнский инстинкт.

Вопль доносился из ванной. Я в рекордное время прилетела туда, я мчалась быстрее, чем в школе, когда мы бегали стометровку, после чего с размахом шлепнулась возле Коры на измазанную кремом плитку, которая была похожа на каток, и, в свою очередь, закричала от боли и ужаса.

Эмилия с Белой на руках и Йонас в подштанниках прибежали на наши крики. Они ничего не могли понять. Нас отвезли в больницу, после того как еще в ванной санитар вкатил нам по обезболивающей инъекции. Рентгеном было установлено, что Кора сломала ногу, а я руку.

В палате нас положили на соседние койки, и мы оглушали друг друга стонами. Эмилия навещала нас каждый день, а Йонас увез Белу к себе домой, с тем чтобы его мать могла наконец увидеть внука. Заливаясь слезами, он пообещал вернуть Белу через две недели. Вдобавок я хотела получить свое селадоновое блюдо. Он обещал доставить также и его.

– А сегодня я хочу вам кое-что сообщить, – сказала нам Эмилия в один из своих визитов, – как только вы поправитесь, я от вас уйду.

– Ты о чем? – спросили мы в один голос.

– Мы с Марио хотим съехаться.

Мы оторопели.

– Эмилия, ты хочешь выйти замуж? Поздравляем, поздравляем.

– Детки, ну до чего ж вы старомодные. Чтобы жить вместе, совсем не обязательно выходить замуж.

– А она права, – подумала я.

Кора спросила:

– А может, Марио согласится переехать в нашу розовую виллу?

Эмилия усомнилась:

– Не думаю, что ему захочется жить под одной крышей с тремя женщинами.

– Ты забыла про Белу и Пиппо, – сказала я.

Эмилия попросила дать ей время на размышления. Когда она ушла, я нарисовала сердце на загипсованной ноге Коры и как могла написала в центре левой рукой «Марио + Эмилия», а Кора пририсовала к надписи изящного амура. На другой день мы узнали, какие условия выдвигает Эмилия.

– Мансарду мы доведем до ума и расширим. Но вы должны мне обещать, что никогда больше не будете с одним и тем же мужчиной… – Эмилия покраснела.

Мы засмеялись и пообещали выполнить это условие. Причем пообещали совершенно искренне.

Глава 17Перламутр

Мы с Корой ко многим обращались с вопросом, какой у них любимый цвет, и успели за это время прийти к выводу, что мужчины предпочитают уклоняться от подобных бесед, нас же считают глупыми маленькими девочками: хороший пример этому Йонас. Вот и Фридрих не желает привязывать себя к какой-то определенной краске. Он считает, что надо думать о вещах более серьезных. О матери Коры мне давно известно, что она предпочитает персиково-розовый, профессор же, к моему великому испугу, на вопрос ответил: селадоново-зеленый. Марио в ответ указал на свои коричневые штаны – земляной, начисто лишенный признаков фантазии цвет. Кора колеблется между синевой зимородка и изумрудом. Эмилия любит теплый красный цвет, воспринимая его как материнский. А для меня самый любимый цвет перламутровый. Эмилия с этим не согласна.

– Так не годится, – говорит она, – это и не цвет вовсе.

– Почему ж не цвет, – не соглашаюсь я, – напротив, перламутровый включает в себя целую палитру, все цвета радуги.

У меня есть перламутровые раковины и раковины морских улиток, изнутри покрытые загадочной глазурью, которая переливается всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками, серебристо-розовыми, как крыло бабочки или грозовые облака. Свою самую любимую раковину я отыскала не на берегу, а в сувенирной лавке. И она вовсе не из Средиземного моря, а из южных вод Тихого океана. Порой я гляжу на эту раковину и предаюсь размышлениям, ибо она представляется мне воплощением всех загадок жизни. Богиню любви Венеру художники привыкли украшать жемчугом, ибо сама она возникла из морской раковины. Вот и ухо человеческое напоминает раковину и выглядело бы много красивее, догадайся природа облить его перламутровым сиянием. Мусульмане украшают колонны на мужских могилах тюрбанами, на женских – раковинами.