Читать книгу "Федор Годунов. Потом и кровью - Иван Алексин"

вниз на камни самых ретивых. В ответ вновь рявкнули мушкеты, выбивая казаков одного за другим.

Маты, хрипы, стоны, плач, всё это смешалось в какую-то жуткую, леденящую кровь от ужаса какофонию, замешанную на звоне и скрежете стали.

Я заскрежетал зубами в бессильной ярости.

Ну как, так-то⁈ Хорошая же задумка была! А теперь, выходит, все жертвы зря? Ещё и чайки опять под раздачу попадут. А там Настя, Грязной, Аника тот же! Не должно так быть! Должен быть выход!

Дико матерясь, посмотрел вниз и зацепился взглядом за навес с бочками, оказавшийся как раз под ногами.

— Дядько Корч, — окликнул я старого запорожца, увлечённо вбивающего в этот момент обухом топора гвоздь в запальное отверстие пушки. — А в бочках, что внизу стоят — порох?

— Порох. Не успели турки для него нормальный склад построить.

— Вот бы его взорвать. Их же там очень много. Глядишь, взрывом и ворот с цепью снесёт.

— Как же ты его взорвёшь? — озадачился запорожец, взглянув вниз. — Факел бросить? Так там навес.

— А если ядра скинуть? — пнул я ногой один из кругляшей, сложенных возле пушек. — Навес хлипкий. Насквозь его пробьют.

— А сверху потом ещё порох высыпать, — хищно оскалился, услышав моё предложение Тараско и хлопнул рукой по одному из мешочков с отмеренным пороховым зарядом для пушки. — Тогда наверняка взорвётся!

— Гей, хлопцы! — тут же загорелся идеей Евстафий. — Хватайте ядра да кидайте вниз на бочки с порохом.

— Ты что задумал, Корч? — вырвавшись из схватки на лестнице, подбежал к нам Сагайдачный.

— Порох внизу взорвём, — оскалился тот в ответ. — А заодно и ворот этот проклятый с места сковырнём. Глядишь, чайки и проскочат!

Навес, между тем, не выдержав ядропада, затрещал, покрываясь пробоинами. Казаки, следуя командам старого сечевика, схватились за мешки с порохом, вспарывая их и высыпая вниз содержимое.

Напор турок, почти пробившихся было наверх, сразу ослаб. Сообразив, что задумали их враги, османы бросились прочь, прячась за постройками.

— Забегали, вражьи дети! — заливисто засмеялся Корч, вскинув вверх сжатый кулак. — Взрыва испугались!

— Так и нам достанется, если взорвём, — озадачился Сагайдачный. — Тут никому не выжить.

— Уходите, — облизал я пересохшие губы, сам удивляясь своему безрассудству. — Моя задумка, мне и ответ держать. Чайки уже рядом. Подберут вас.

— Я с тобой, Чернец, — решительно заявил Тараско. — Одного убьют, другой факел кинет.

— Пусть так, — решительно мотнул головой обозный старшина и обернувшись к казакам, гаркнул: — Все в реку! Уходим, товарищи!

Запорожцы, пользуясь тем, что враг отступил, дружно ринулись к стене, один за другим прыгая в бездну.

— Уходи, Тараско, — рявкнул я на друга. — Незачем обоим погибать.

— Я друга не брошу, — мотнул он головой и дёрнулся, обернувшись на вскрик. — Мохина!

Молодой запорожец упал, держась за простреленный бок.

— Уходи, — повторил я, взяв в руку факел. — За Петро, присмотри. Он один не выплывет. Я следом.

— Ты главное выживи, Чернец, — проскрипел тот зубами, помогая подняться Мохине. — Обязательно выживи.

Я лишь кивнул, наблюдая за неловким падением в реку друзей, выждал немного, убедившись, что они всплыли и давая время хоть немного убраться от крепости, всмотрелся вдаль, различая силуэты подплывающих чаек.

— Дурак ты, Федька. Как есть — дурак! Более глупой гибели и придумать нельзя! И ведь сам вызвался!

Упрямо мотнув головой, я глубоко вздохнул, набираясь решимости, и, кинув факел вниз, тут же сиганул со стены.

Глава 17

Запорожская сечь в то время располагалась на острове Базавлук у места впадения в Днепр сразу трёх рек: Чертомлыка, Подпольны и Скарбны.

Мы добрались туда в начале ноября, появившись у острова ближе к полудню, вместе с первым выпавшим снегом. Впрочем, праздничного настроения это никому не испортило!

Загрохотали пушки, приветствуя вернувшихся из похода казаков, у пристани столпился народ, паля из пищалей и пистолей и размахивая клинками, басовито забубнил молитву пузатый поп, размашисто крестя вернувшееся воинство. Сечевики подналегли на вёсла, торопясь скорее добраться до острова.

— Эх, и загуляет сегодня Сечь! — в голове Тараски сквозило ничем не прикрытое предвкушение. — Вино да горилка рекой потекут!

— И ты загуляешь? — усмехнувшись, покосился я на него.

— А то! — расплылся в улыбке мой друг. — Нам с тобой, брат гульнуть сам бог велел! С галерного весла вырваться — удача немалая! А мы ещё и в удачном походе поучаствовать успели. Вот пристанем к острову, соберёт кошевой казаков на площади, да всё добытое по справедливости и поделит.

— Это как? — заинтересовался, сидевший рядом, Аника. В захвате Варны он не участвовал, но всем, что касалось денег, живо интересовался.

— Это дядько Порохня лучше моего объяснит, — почесал голову Тараско. — А по мне сколько не дадут, всё моё. На Сечи делёж честно ведут, без обману.

— Поначалу всё что в походе добыто, в общий кошт сносят, — не стал отнекиваться от объяснений Данила. — Кошевому, значит, на попечение. Ежели тебе что-то из захваченного тобой добра по нраву пришло, сабля там али доспех кольчужный, о том сразу говоришь. То в сторону отложат и, в счёт твоей доли, тебе и отдадут. Затем половину добычи отбирают на нужды Сечи и пожертвования церкви. То дело нужное и богоугодное, — категорически заявил запорожец, остановив начавшего было возмущаться Анику, — и среди казаков противников этому нет. Остальное делят на разные доли. Участвовавшим в походе сечевикам полагается полная доля, а зимовым казакам и прочим сотоварищам, что к войску христианскому примкнули — с усмешкой покосился Порохня на меня с Грязным — половинная. Оставшиеся в Сечи казаки также получат полдоли, а зимовые — пятую часть.

— Зимовые? — переспросил сидевший впереди нас Янис.

— Семейные казаки, что не в Сечи живут, а по паланкам, вокруг Сечи разбросанным, — пояснил литвину Данила. — Навроде той, где мы жинок из Туретчины вызволенных оставили. Ежели семейный казак ещё может в Сечь по делу какому прийти, но бабам там не место, — строго взглянул на меня Порохня, продолжая наш недавний спор. Очень уж мне не хотелось Настю, пусть и ненадолго, одну оставлять. Только клятвенное заверение Тараски, что девушке в паланке ничего не грозит, и убедило. — Ну, и пришлые недавно в Сечь, там