Читать книгу "Каннибалы - Юлия Яковлева"

Отпустил. Сын ввел пароль. Дюша выхватил свой телефон. Нашел функцию «удалить профиль». Нажал. Подтвердил.

А потом с удовольствием саданул сына телефоном по морде.

24

«Офигеть», – подумал Петр. Вот к этому уроду случайно села в машину скромная девушка Ирина. И больше ее не видели. Или села не случайно?

Петр открыл папку с сохраненным видео. Вот она, запись наружки. Вышла. Махнула. Одна машина проехала. Эта затормозила. Села, может, и случайно. Неслучайно – он ее подхватил?

Петр сбросил видео. Свернул фейсбук. Открыл инстаграм – отправить «Низшей расе» сообщение.

– Вот блядь, – сказал Петр. Экран ответил, что такого профиля, такого пользователя больше не существует.

– Ну ничего, крутыш, – пообещал Петр, не подозревая, что почти повторяет слова папаши, сказанные своему чаду. – Мы с тобой об этом еще поговорим.

25

Даша на стук в гримерку сначала крикнула, запыхавшись: «Я не буду забирать цветы домой!» Борис улыбнулся, постучал еще. Не сразу она приоткрыла дверь гримерной, показала лицо. Оно лоснилось то ли от крема, то ли от испарины. Борис смутился:

– Простите, я думал… Я подумал, вдруг вы голодная. Хотите поужинать?

Даша так явно обрадовалась, что он удивился:

– Вот здорово. Да. Я очень голодная. Три минуты? Идите вниз, я оденусь и спущусь.

И так быстро закрыла дверь, что ему пришлось отпрыгнуть.

Глава 5

1

Лица покойницы видно не было – оно утопало в цветах. Как будто это была последняя сцена «Жизели», Маликова – в своей коронной роли – опускалась под сцену сквозь бутафорский могильный холм, а механизм заело в предпоследний момент, подумала Даша. Только цветы. И нос.

Донеслось «Белова…», и Даша, вздрогнув, перевела взгляд с гроба – на того, кто говорил.

– …Продолжает традицию лирического искусства, явленного великой Маликовой, а значит, искусство балета продолжает жить.

Фойе театра обрамляли черные полотна. Струились атласные ленты венков. Пахло, как в гримерке после премьеры. Многие держали цветы в руках. Маликова была именем из школьного учебника по истории балета. Из главы про советскую эпоху. До войны, после войны. Имя давно отделилось от владелицы. Его уже невозможно было соотнести с мертвой плотью, скрытой где-то там, под цветами, в гробу. Поэтому грусти никто не чувствовал. Только необременительную скуку и легкое удивление, что, оказывается, Маликова умерла только сейчас («это сколько ж ей было лет?»). У всех понемногу начали ныть непривыкшие к неподвижности ноги, по толпе то и дело пробегали волны. У стен жалась публика – прощание с Маликовой было открытым, о времени и месте объявили на сайте театра.

Аким, как всегда, глядел поверх голов, но на сей раз это выглядело кстати: казалось, директор балета вглядывается не то в даль истории, из которой черпал примеры («ряд великих балерин, веками украшавших…»), не то в загробное нет-и-не-будет, где скрылась Маликова («одна из ярчайших звезд русского балета двадцатого века»). Не то в туманное будущее, куда уже пробирались лучи сегодняшней славы:

– …Ее лирический гений… душа русского балета… бессмертная традиция не меркнет, ее сегодня продолжают такие артистки, как Дарья Белова.

Аким запнулся. Дело в том, что он своими словами пересказывал некролог Маликовой, который утром прочел в газете, а там упоминалась только Белова. Но что мог критик, то не мог директор балета. Назовешь одну балерину – обидятся остальные. Перечислишь всех – подумают, что ты их боишься. Нельзя.

Его жена рядом перенесла вес с одной ноги на другую: лаковые траурные туфли жали. Не удержавшись на шатких каблуках, неловко ткнулась в мужа. Аким принял это за совет – и умолк. Наклонил набок голову, изображая печаль, – как в роли графа Альберта (ему, кстати, не очень удававшейся). Жена протянула лилии, придавшие ему еще больше сходства с Альбертом, который идет к могиле Жизели. Директор балета направился к обложенной цветами покойнице.

Толпа неуловимо изменила конфигурацию: изготовились к очереди.

«О господи, только не целовать… это», – внутренне содрогнулась Даша. Она ни разу не видела покойников близко: ее отправили в питерский балетный интернат, когда обе бабушки еще были живы. Так они и остались в ее памяти: живыми, которые однажды исчезли насовсем. Просто исчезли.

Подойти к гробу Аким не успел – сотрудники похоронного бюро ловко, будто приняв и передав пас, закрыли крышку. Аким положил лилии, тут же отразившиеся в лакированной поверхности.

Так распорядился похоронный гример, который уже сделал, что мог.

Родственников у покойной не было. Она жила одна в роскошной квартире в высотке на Котельнической набережной, в компании нескольких кошек и пуделя Зайчика. Там тело и нашла приходящая домработница. Не сразу, правда.

Даша купила розы по дороге в театр, в киоске у станции метро. Метро было совсем рядом с театром. Но даже и от короткого удара московским холодком цветы успели повесить головы. Даша поправила помягчевший, полиловевший по краям цветок, а потом поняла, что покойнице все равно. Вмиг стало тоскливо и страшно, как вообще бывает почти у любого при словах «кутья», «поминки», при виде русских кладбищ с их тесной, пластмассово-мусорной пестротой. Она быстро положила букет, нашла Бориса глазами – кивнула, пошла ему навстречу.

– Вы с ней были знакомы? – спросила.

– Шапочно, – наврал Борис, благо покойница уже ничего не могла подтвердить или опровергнуть. Он вообще никогда не слышал это имя. – Вы с ней работали?

– Нет.

Гроб поднялся, плавно плыл к выходу.

С гениальной Маликовой ее начали сравнивать почти сразу – после дебюта в «Лебедином озере». На второе представление Маликова, ревниво привлеченная сравнениями, самолично прикатила из Москвы в Петербург. Собрала овацию перед началом – публика стоя приветствовала легенду. И ушла из ложи до конца спектакля.

– Я ей не понравилась.

Борис не успел и…

– Даша, а ты что – разве не едешь со всеми?

Марина Морозова при этом во все глаза разглядывала Бориса. Он усмехнулся, было видно, что девушка производила в уме быстрые сложные вычисления: кто, сколько, в каких отношениях, что из этого может быть лично для нее. Погасила сканер. Перевела взгляд на Белову, уточнила:

– На кладбище.

– Нет, – просто ответила Даша.

– Проводить великую балерину в последний путь!? – ужаснулась Марина.

– Автобусы подали, – разнесся по фойе голос Акима.

Бутафоры уже дергали, тянули вниз, сворачивали траурные полотнища.

Морозова обернулась к другой балерине – Егоровой:

– Она не едет со всеми.

– А что ей там делать? – как будто бы поддержала Белову та, но тут же вывернула смысл на противоположный: – Она же не московская… Вероника, ты-то, конечно, едешь?