Читать книгу "Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U­505. 1941—1945 - Ганс Якоб Гёбелер"

Секунду спустя я увидел, как наш радист опустился на колени и стал осматривать истекающего кровью человека. Приложив определенное усилие, ему удалось перевернуть тело на спину. Спустя еще минуту ноги этого человека удалось втянуть в Olymp, наше прозвище пространства вокруг каюты командира. И вот тогда нам стало понятно, что происходит нечто весьма, весьма плохое. Пара человек из нас осторожно подобрались к проходу в каюту командира, чтобы узнать, что же произошло.

В каюте на своей койке лежал Чех. Он пустил себе пулю в висок из пистолета во время взрыва глубинной бомбы!

Казалось, миллион лет тому назад Петер Чех впервые занял свою командирскую каюту. Сейчас он снова был в ней, лежа на своей койке, кровь струилась тонкой струйкой из небольшого отверстия в его виске.

Но даже это последнее действие в своей жизни Чех так и не сумел проделать чисто. Он был еще жив, но издавал громкие, неразборчивые звуки умирающего человека.

В его каюту вбежал доктор.

– Что можно сделать? – спросил доктор срывающимся голосом. – Что мы можем сделать?!

Добрый доктор явно впал в панику и не мог ясно соображать.

– Заткнись! – бросил кто-то ему громким шепотом. – Эсминцы слышат каждый наш звук.

На несколько секунд Чех задержался в этом вегетативном состоянии, испуская громкие предсмертные звуки. Наконец один из нас положил Чеху на голову подушку, чтобы заглушить эти хрипы и из жалости ускорить неизбежное. Доктор, пребывая в отчаянии, попытался было сбросить подушку, но четыре крепких руки удержали ее на месте. Мы все знали – бедный Чех в том числе – что для каждого будет лучше, если он расстанется с жизнью как можно быстрее.

Доктор начал истерически кричать, чтобы убрали подушку. Наш старпом Пауль Майер теперь должен был исполнять должность командира лодки. Он спокойно, но строго велел доктору замолчать.

– Теперь мы уже ничего не можем сделать для него, – объяснил Майер. – Корабли над нами все еще хотят отправить нас в ад. Вода прекрасно пропускает все звуки, и каждый звук, который мы произносим здесь, прекрасно слышен там наверху. Поэтому, доктор, прошу вас замолчать.

Полностью вступив в командование лодкой и овладев ситуацией, Майер отдал приказ выпустить две капсулы Bold, чтобы ввести в заблуждение вражеские системы АСДИК. Как только химикаты образовали тучи пузырей и металлических обломков, мы покинули это место на нашей самой малой скорости. Следующая серия глубинных бомб легла именно туда, куда была выпущена капсула Bold, достаточно близко, чтобы как следует тряхнуть нас, но не причинить никаких повреждений.

Несколько минут спустя, однако, следующая серия глубинных бомб едва не доконала нас. Лодка получила значительные повреждения, но счастье нам не изменило, и эта серия оказалась последней. Через час мы были уже далеко от эсминцев и занялись устранением самых серьезных протечек в корпусе и поврежденным оборудованием, тогда как вражеские эсминцы продолжали «уничтожать» нас на прежнем месте.

Ровно в 21:29 24 октября 1943 года в судовом журнале U-505 была сделана скорбная запись: «Командир лодки мертв». Никаких объяснений по этому поводу сделано не было. В этот момент большая часть экипажа еще не знала, что Чеха больше нет среди живых, еще меньшая часть знала, каким образом его не стало. Время для объяснений придет несколько позднее. Между тем те из нас, которые были в курсе обстоятельств его смерти, считали, что служить с новым командиром нам будет лучше.

Пока все эти соображения приходили нам в голову, «пинг-пинг-пинг» вражеских систем АСДИК снова стали доходить до нас. Вскоре мы со всех сторон были окружены звуками винтов вражеских кораблей. Моментом позже до нас донесся отчетливо слышный всплеск больших бочек взрывчатки – глубинных бомб, сброшенных в море как раз над нашими головами. Снова начался дьявольский барабанный оркестр, оглушающий грохот, и резкие шоковые волны все ближе подбирались к нам.

Я страстно молился небесам, чтобы случилось чудо: чтобы одна из этих бочек со взрывчаткой взорвалась раньше срока и разнесла на части негодяев, которые пытались убить нас. Надеюсь, что Бог простит мне мое кощунство, но именно об этом я и молился.

Мы пережили несколько серий бомбардировки глубинными бомбами, пока нам удалось стряхнуть с хвоста наших преследователей. Два с половиной часа спустя Майер в конце концов понял, что можно рискнуть подняться на поверхность для перезарядки аккумуляторных батарей. Он вкратце обратился по внутрикорабельной трансляции к экипажу, объяснив, что Чех мертв и что он, старпом, временно выполняет обязанности командира. Он также объявил, что мы возвращаемся на базу. Тут же сквозь люки в носовой и кормовой переборках просунулись головы, спрашивая, что произошло.

– Сейчас нет времени все рассказывать, – последовал краткий ответ.

На счастье, когда мы всплыли, вражеских кораблей не было. Яркая фосфоресцирующая полоса тянулась к горизонту, когда мы готовились к погребению в море. Несколько матросов и я протащили неподвижное тело Чеха на центральный пост управления. Когда мы развернулись, то увидели, что желтый ватный тампон, которым была закрыта его рана в голове, выпал и тело оставляет за собой длинную полоску крови.

Видеть частицы мозга Чеха, цепляющиеся за ткань, было слишком много для нас. Лишь двое парней могли нести его. Они положили его тело в брезентовый гамак, поместили какой-то груз между ног и принялись зашивать гамак снизу доверху. Я же просто стоял рядом, замерев от шока, глядя с ужасом на то, как тело нашего бывшего командира постепенно исчезает в своем брезентовом гробу.

Незадолго до рассвета тело командира было готово быть доставленным в боевую рубку для захоронения. Майер отдал команду: «Контрольный отсек – смирно!» – но никто из нас не пошевелился. Возможно, если бы он не был зашит в брезент, мы, может быть, отдали честь боевой форме. Но ни один из нас не мог заставить себя встать по стойке «смирно» перед этим человеком. Майер понял ситуацию и не настаивал на исполнении.

Тело Чеха было поднято в боевую рубку, уложено на мостике и без каких-либо церемоний сброшено за борт. Мы продолжали идти в надводном положении на полной скорости, чтобы как можно дальше оторваться от эсминцев. Тем временем история о том, каким образом оборвалась жизнь Чеха, расходилась по лодке.

Сейчас, разумеется, я чувствую большую жалость к Петеру Чеху. Он стал, насколько мне известно, единственным командиром германской подводной лодки, покончившим самоубийством во время выполнения боевого задания. Но тогда мы не испытывали никакой симпатии к этому человеку. Скорее, смешанные чувства. С нашей точки зрения, покончив самоубийством, как он это сделал, Чех поступил как эгоистичный трус. Если он задумал покончить с собой, спрашивали мы друг друга, почему он не сделал это, вернувшись обратно в Лорьян, вместо того чтобы бросить нас на произвол судьбы, когда мы больше всего нуждались в командире?

Он не принес нашей лодке успеха, как это обещал, он даже не относился к нам с уважением, как к одному из старейших экипажей, а мы чувствовали, что мы это заслуживаем. Чех был отличным офицером и мог бы стать выдающимся штабным офицером, но ему не хватало более жесткого материала, необходимого для командования. Несколько неприятно сейчас признавать это, но в тот момент большинство из нас ничуть не жалели об его поступке.