Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

– И мальчики, и девочки, кто будет и сколько будет! Чем больше, тем лучше…

– Ого! Молодцы! – Он захохотал заливисто и звонко. – Я вижу, у вас это дело всерьез поставлено. Значит, до медали? – обратился он ко мне.

– Может, и до ордена.

– Ты у нас мать-карьеристка… – Продолжая смеяться, он обнял меня. Потом вдруг помолчал и добавил серьезно: – Значит, Ясная Поляна? Что ж, завидую. Только вот Ясной Поляны-то нет… И война идет.

– Ничего, Саша, – ответил Юрий Николаевич, – много работаем, значит, всё у нас будет!

17

С первых дней нашего знакомства в рассказах Юрия Николаевича всё время звучало одно имя: Марианна или ласково-уменьшительное – Мураша.

Он знал Марианну с детства. Ее отец, революционер-подпольщик Анатолий Алексеевич Герасимов, или скитался по стране, или находился в тюрьме, в ссылке. Мурашу вместе с младшей сестрой Валей нередко брал к себе дядя, брат отца. Владелец паровой мельницы, он жил в предгорьях Южного Урала между станциями Чебаркуль и Кундравы. Там-то и увидел Юрий Николаевич впервые этих двух девочек и подружился с ними на всю жизнь.

В его рассказах о далеком уральском детстве всегда присутствовала беленькая длиннокосая девочка, начитанная и рассудительная. А из историй о мятежных революционных годах возникал образ девушки, красивой и смелой, мечтающей посвятить революции все силы своей молодой и деятельной души. Двадцатые годы, трудные годы восстановления, Марианна по мобилизации коммунистов направлена на работу в ЧК, и я слушаю истории, похожие на легенды, о бесстрашной и мужественной женщине со значком Почетного чекиста на груди, всегда подтянутой и элегантной. Марианна работала начальником одного из крупных отделов. Не только подчиненные, но и начальство побаивалось ее, добрую, строгую и справедливую. В 1934 году она тяжело заболела – опухоль мозга – и вскоре была уволена на пенсию. Но вот настал тридцать седьмой год, и Марианну постигла та же участь, что и многих коммунистов: зимой 1939 года она была арестована и осуждена.

Юрий Николаевич говорил обо всем этом с волнением, гордостью, горечью. Такая любовь звучала в его словах, что у меня замирало сердце перед чистотой и силой этого чувства. Я слушала, не переводя дыхания, боясь неуместным словом нарушить взволнованный строй его рассказов.

Это ей, Марианне Герасимовой, первой своей любови, первой жене посвятил Юрий Николаевич первую свою книгу «Неделя». Им не суждено было прожить жизнь мужем и женой. Но, быть может, даже большее: пронести через все превратности судьбы верность и дружбу.

Я не буду рассказывать здесь историю этой любви. Напишу только о том, чему мне пришлось быть свидетелем.

Недавно, разбирая архив Юрия Николаевича, я нашла среди его бумаг три письма, написанных в разные годы: 1922, 1937, 1939.

Первое письмо написано красными чернилами на пожелтевших листках с рваными краями. Оно обветшало и стерлось, но угловатый юношеский почерк доносит до нас неповторимую молодость неповторимого поколения.

Второе письмо написано спустя пятнадцать лет, осенью 1937 года. Марианна пишет это письмо в трудные для Юрия Николаевича дни, когда он после несправедливых и жестоких обвинений был исключен из партии.

Третье письмо… Впрочем, оно не нуждается в комментариях.

Я позволю себе привести эти письма.

Письмо первое:

«Год тому назад этой революционной поэмы-повести не было, она в виде отрывочных мыслей, неосознанных, часто подсознательных наблюдений заперта была в глубине моего существа. Я метался и искал ключ, который открыл бы этот, для меня запертый источник творчества. Пришла моя любовь к тебе, озарила всё мое существо и стала этим ключом… Это произведение, Мураша, писалось для тебя и во имя тебя. И те, кто будет читать его, обязаны тебе его появлением. Так было всегда, всегда любовь вызывала подъем и толкала к творчеству. Что же будет дальше?

Я хочу, во что бы то ни стало, перерасти эту вещь и создать что-то лучшее и большее. Я хочу, чтобы моя любовь к тебе помогла мне это!

Ты идеализируешь меня, ты видишь только светлые стороны мои, и благодаря этому я становлюсь лучше. Спасибо тебе за это. И мне только больно, что для тебя, золотоволосой, солнечной, любимой и желанной, я не могу быть таким же светлым источником счастья!

Вот сейчас жаркое ласковое солнце, зеленые виноградники, темные кипарисы, голубое море, и я с тобой. А потом настанет зима, я буду один, ты тоже. И если будет тебе тоскливо, всегда помни, что где-то есть Логан, который о тебе вспоминает, который любит тебя такой, какая ты есть, несмотря на свой проклятый «объективизм», и который болезненно остро чувствует прелесть солнечных сторон твоего существа, способность, как солнце, щедро и не требуя расплаты, дарить твой смех, твою доброту, твое веселье всем, кого ты окружаешь…

Сейчас я от моего золотоволосого, ласкового солнца ухожу на север и хочу большой работы, большого творчества. И я знаю, что моя любовь и дружба к тебе сильно помогут мне…

…Твой Юрий Либединский.

25 апреля 1922 года».

Письмо второе:

«Дорогой друг Юрочка!

Тяжело и больно было узнать о твоем горе. Но спасибо, что ты написал мне, я теперь знаю, что ты отнесся к происшедшему мужественно, так, как следует коммунисту. У тебя под твоей мягкой поверхностью много сил, много твердости.

И ты поднимешь и эту тяжесть, тяжелее которой, пожалуй, для нас и нет.

В твоем письме есть несколько слов, по поводу которых, мне кажется, нужно нам с тобой поговорить…

…По твоей склонности видеть у себя только минусы, ты можешь забыть, что ты был красногвардейцем и сражался в те дни, когда многие, считающие себя безупречными, держали голову под подушкой и молили “лишь бы пронесло стороной”. Ты можешь забыть, что белые тебя арестовывали, избивали, что ты был членом подпольной организации в белой армии и организовывал переход на сторону Красной армии?

Нужно мужественно признавать свои ошибки, давать им такую же жесткую и беспощадную политическую квалификацию, как если бы речь шла не о тебе, а о другом, но ни на минуту нельзя терять своего политического лица. Прости, если то, что я пишу, тебе и без того ясно. Я думаю, а вдруг пригодится?

От всего сердца желаю тебе мужества и твердости… Как бы я хотела чем-нибудь помочь тебе.

Хотя бы через маму извещай меня о себе.

Твоя М.

Всё происшедшее с тобой кажется мне нелепым сном. Кому это нужно? В чем смысл шельмования преданного партии человека?

1937 год».

Письмо третье:

«Дорогой товарищ Сталин!

Бывают положения, когда рядовому члену партии нет иного исхода, кроме как обратиться к Вам, – именно в таком положении нахожусь я сейчас. На днях особое совещание приговорило к пяти годам лагеря Марианну Анатольевну Герасимову, мою бывшую жену, оставшуюся на всю жизнь моим лучшим другом и товарищем, человека, которому в молодости я посвятил свою первую книгу “Неделя”. Я не знаю, в чем обвиняют Марианну Герасимову Но я знаю все мысли и чувства этого человека. Вместе с этим человеком вступал я в революцию. И я уверен, что она невиновна, что здесь имеет место какой-либо гнусный оговор или несчастное стечение обстоятельств. Я уверен в этом, так как знаю, что Марианна Герасимова – коммунист поразительной душевной чистоты, стойкости, высокой большевистской сознательности. До 1935 года она работала в НКВД, и ее могли оговорить те враги народа, которые работали вместе с ней. Я уверен, что она не могла сделать ничего такого, что было бы преступно направлено против Советской власти.