Читать книгу "Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - Ян Карский"

Вернулась сестра, врач чуть ли не прокричал ей повелительным тоном:

— Делайте ему перевязку каждые два часа и следите, чтобы не вставал. Если что, зовите меня. Я у себя в кабинете.

Сестра сменила мне бинты, а я тут же принялся метаться по кровати и, мало-помалу входя в транс, дико завывать:

— О, Иисусе, это конец, я умираю… Сестра, сестра!.. Позовите священника! Я хочу исповедаться… Прошу вас, сестра… Не дайте мне умереть без покаяния…

Монахиня бесстрастно посмотрела на меня и пошла просить разрешения у молодого гестаповского охранника. Он, надо сказать, был совсем не похож на других. В нем не чувствовалось ни капли цинизма. Лицо его было лишено всякого выражения. И вообще он был никакой: не умный и не глупый, не мягкий и не жестокий. Казалось, даже сидел навытяжку. Никогда не читал на посту. Видимо, старался быть образцовым, предельно дисциплинированным нацистом. Когда монахиня обратилась к нему, он вытянулся и высокомерно кивнул в ответ на ее просьбу.

Монахиня привела главного врача, тот поглядел на меня раздраженно, с нескрываемым презрением. Было видно, до чего я ему надоел:

— Будьте мужчиной! Если вам так хочется умереть, пожалуйста! Сестра, найдите ему коляску.

Я продолжал стонать.

— Прекратите немедленно! — заорал врач. — Сейчас сестра отвезет вас на исповедь. Вы тут не один, уважайте хоть немного других больных.

Монахиня прикатила коляску, помогла мне надеть халат и пересесть в нее. Мы выехали в коридор, позади нас вышагивал, как на параде, гестаповец. А в палате тут же снова зажужжал старческий хор, словно невидимый дирижер взмахнул палочкой.

Больничная часовня находилась на первом этаже. Я исповедался симпатичному старому ксендзу, который очень участливо ко мне отнесся. После исповеди он положил руки мне на плечи и благословил меня:

— Не бойся, сын мой. Уповай на Бога. Мы знаем, какие страдания ты принял за нашу горячо любимую Польшу. Все здесь, в больнице, готовы прийти тебе на помощь.

После исповеди я почувствовал покой и облегчение, хотя и ненадолго. Потом опять, день за днем, я должен был напрягать всю свою волю, чтобы изображать умирающего. Впрочем, тело легко вошло в эту роль. Современные психиатры считают, что между психическим и физическим состоянием человека существует тесная связь. Мой опыт подтверждает эту теорию. Я и вправду не мог есть, поднимать руки, одеваться и ходить в туалет без посторонней помощи. У меня постоянно болела голова, несмотря на то что я глотал множество седативных таблеток. Температура то подскакивала, то резко падала, но никогда не бывала нормальной.

Поэтому врачи позволили мне каждый день посещать часовню. Однажды сопровождавшая меня монахиня опустилась там на колени рядом со мной. Я долго смотрел на ее смелое, открытое лицо и наконец решился пойти на риск. Говорить с ней, когда в часовне есть кто-то еще, я не мог и попросил ее подождать, пока я кончу молиться. Она не возражала. Я слышал тихое пощелкивание четок у нее в руках. Прохлада и умиротворение часовни, знакомый пряный запах ладана, непоколебимое спокойствие монахини придали мне уверенности. Я больше не сомневался, что могу положиться на нее. Наконец все, кроме нас, ушли. Тогда я наклонился и прошептал:

— Сестра, я знаю, у вас доброе сердце. Но мне еще важно знать, остаетесь ли вы доброй полькой?

Она коротко посмотрела на меня и, не переставая перебирать четки, просто сказала:

— Я люблю Польшу.

Но я уже и без слов прочел ответ в ее глазах. И торопливо зашептал:

— Я хочу кое о чем попросить вас, но сначала должен предупредить: это может оказаться для вас опасным. Разумеется, вы вольны отказаться.

— Скажите, чем я могу быть полезна. Если смогу, я это сделаю.

— Спасибо. Я знал, что вы согласитесь. Так вот, здесь в городе живет семья таких-то. У них есть дочь Стефа. Разыщите ее и расскажите, где я и что со мной. Скажите, что вас послал Витольд.

Витольд — мой подпольный псевдоним. Я дал ей адрес.

— Схожу прямо сегодня, — спокойно сказала сестра.

У меня словно камень с души свалился. Я сам толком не знал, чего жду от этой затеи, но теперь, по крайней мере, не чувствовал себя в полном одиночестве посреди враждебного мира. У меня появилась подруга, и я мог быть с ней откровенным. Передо мной забрезжила надежда.

На другой день я с нетерпением поджидал сестру. И встретил ее немым вопросом. Она прошептала:

— Через несколько дней к вам придет монахиня из соседнего монастыря.

— Монахиня? Зачем?

— Не знаю. Это все, что мне велели вам передать.

— Но…

— Померяйте температуру! — громко сказала она.

Два дня я провел как на раскаленных углях. Я понимал: раз друзья посылают ко мне безобидную монахиню, значит, что-то уже готовится. Долгожданная монахиня появилась на третий день после обеда, когда мои старички вразнобой сопели и храпели, согретые проникавшими в полутемную палату теплыми лучами закатного солнца. Нерешительно постояв на пороге, она на цыпочках направилась к моей кровати.

Ее бледное, с тонкими чертами лицо показалось мне смутно знакомым, но узнать ее с первого, беглого взгляда я не мог, а посмотреть повнимательнее не решался, пока она не подошла совсем близко. И тут я с испугом и волнением понял, что это сестра проводника, которого схватили вместе со мной[93].

Детским голоском, но твердо она сказала:

— Я из ближнего монастыря. Немецкие власти разрешают нам приносить еду и сигареты больным. Вам что-нибудь нужно?

Слабым, умирающим голосом я пробормотал что-то невнятное. Она разгадала мою хитрость и сказала достаточно громко, чтобы ее слова донеслись до ушей охранника:

— Простите, не слышу… — И, нагнувшись, прошептала: — Руководителям все известно, они просят подождать.

Я уже научился говорить, не разжимая губ, и, косясь на охранника, спросил:

— Что с твоим братом?

Ее глаза наполнились слезами:

— Мы ничего о нем не знаем.

Что было на это сказать? Все утешения прозвучали бы фальшиво.

— Передай им, что мне нужен яд. Я уверен, меня перевели сюда, чтобы я выдал местное подполье. Пыток я больше не выдержу. Чем скорее принять яд, тем лучше. Для всех! — Все это я проговорил, по-прежнему следя краем глаза за охранником.

— Понимаю. Берегите себя. Я вернусь через несколько дней.

Эти дни тянулись бесконечно, мучительно долго. Где-то там, за стенами больницы, как я догадывался, строились планы моего побега, но какие? Валяться и ждать было нестерпимо.