Читать книгу "Эйнемида I. Семена раздора. - Антон Чигинёв"

Выкуп за меня платить было некому, у разбойников это, сам понимаешь, не принято, поэтому меня просто отвезли в Хираб и выставлили на публичные торги.

– А я не ошибся: твоя судьба воистину хитро сплетена. Ремесленник, наёмник, разбойник, раб – а теперь ты царский тысячник. Воистину, мир удивителен – хвала тому, кто его создал! Налить?

– Да, давай. Рабом я, хвала Эйленосу, долго побыть не успел, но тут не обошлось без чуда.

– Чудеса – суть неизвестные нам законы мироздания. Тот, кто благословляет и направляет дал каждому существу, каждой вещи и каждому явлениию закон по мерке, но полностью мы способны понять лишь закон, данный нам самим. Принявшие Слово не молят о чудесах, лишь славят того, кто созидает и устанавливает.

– Пусть так, – усмехнулся Энекл, – но я всё же возблагодарю Дихэ Непостоянную за то, что меня не оставила. Представь: стою я на рынке, в рванье да кандалах, кругом варвары, и тут я в толпе узнаю Каллифонта – эферского гражданина! Он даже в дом к нам однажды заходил, заказывал что-то у отца. И вот его-то я вижу в Хирабе, за полмира от Эфера, в день, когда меня продают с торгов.

– Как он туда попал?

– О, Дихэ видать изрядно поломала голову, чтобы такое выдумать. Каллифонт богач, древнего рода, отличился на войне. Когда я уезжал, он был в большом почёте, но у нас, в Эфере, слишком много славы иметь опасно. Завистники преследовали Каллифонта тяжбами, а потом подбили народ осудить его судом листьев.

– Судом листьев?

– Такой у нас обычай. Если подозревают, что кто-то из граждан может стать тиранном, созывается особое собрание. Граждане пишут на листьях дуба имена тех, кого считают опасными для свободы, потом листья считают, и каждый, чьё имя написали больше двенадцати тысяч раз, должен в двенадцатидневный срок покинуть Эфер. Вернуться он может только через шесть лет, либо если на этот счёт будет народное постановление.

– Какой странный обычай, наказывать человека без вины.

– Об этом часто спорят, но больше склоняются к тому, что лучше изгнать невинного, чем поставить под угрозу демократию. Это не наказание, а, почёт, вроде как покидаешь родину добровольно, ради свободы и спокойствия граждан. Впрочем, Каллифонт так не думал. Он проклял эфериян за неблагодарность, распродал всё имущество и сказал, что ноги его больше в Эфере не будет. На вырученные деньги он собрал отряд и нанялся к мидонийскому царю.

– То есть, сделал то же, что и ты, – улыбнулся проповедник.

– Точно, только денег у него было побольше, – Энекл громко хохотнул и опасливо замолк, глядя на спящего Диоклета. – Тут то боги и решили вспомнить обо мне, – продолжил он вполголоса. – Из-за попутного ветра, Каллифонт со своими людьми прибыл в порт Хираба раньше срока, и им пришлось ждать царских посланников. От нечего делать, он отправился смотреть город, и блаженные боги привели его прямо на невольничий рынок. Скорее кто-то в кости двенадцать раз подряд «Аэллу» выкинет, чем такое ещё раз повторится.

– Он тебя узнал?

– Не сразу, конечно. Не представляю, как я решился закричать его имя, за такое на хирабском рынке делают евнухом... Мне повезло, Каллифонт меня не только услышал и признал, он выкупил мою свободу, хотя пёс, который меня продавал, задрал цену втрое – почуял наживу, гад. Так вот я и оказался в отряде Каллифонта. Он говорит, я ему ничего не должен, но разве такой долг оплатить? За ним я хоть в огонь.

– И это правильно, так поступил бы и тот, кто идёт прямым путём. Благодарность – добродетель. Так говорит Слово: «воздающий добром за добро поступает верно, воздающий добром за зло – милосердно, воздающий злом за зло – справедливо, но кто воздал злом за добро, тот стократ хуже убийцы и вора». Это из-за своего начальника ты до сих пор не вернулся домой?

– Конечно. Так бы я уже лет пять как был в Эфере, серебра-то теперь на мастерскую хватит, да не на одну. Может быть, в следующем году станет поспокойнее, и я решусь.

– Тогда желаю тебе в следующем году увидеть родину, – Палан по-эйнемски отсалютовал Энеклу чашей, и они выпили по глотку. – А твой друг, он тоже из Эфера?

– Диоклет-то? Да, он из знатных, как Каллифонт. Его отец – Эрептолем Ястреб, очень важный человек, но сурового нрава, его в городе уважают, но побаиваются. Вот и с сыном они поссорились, да так, что тот с Каллифонтом в Архену сбежал – семнадцать лет ему тогда было. Поначалу, в отряде его невзлюбили, у нас-то все люди простые, а этот – аристократ, образованный, воспитанный, вот и прослыл неженкой, хотя, правду сказать, служил он не хуже прочих. Так было до случая с Охромахом.

– Свершил подвиг?

– В каком-то роде. Был у нас тогда пентикостом один сфериянин, Охромахом звали. Неплохой командир, но имелась у него слабость: очень падок был на юношей, ни одного красавца не пропускал.

– Мерзость...

– В Эйнемиде про это говорят по-разному... – Энекл пожал плечами, решив не вдаваться в подробности. – Так или иначе, этот Охромах принялся обхаживать Диоклета. Тот ему отказал, но мягко. Сказал, мол, любовь презирать нельзя, какой бы она ни была. А Охромах решил, что это, вроде как поощрение, да так в итоге распалился, что почти обезумел. В конце концов, он заманил парня в свой дом, где уже поджидали два здоровенных раба. Диоклет опомниться не успел, как его скрутили.

– У нас за такое привязывают срамным местом к коню и пускают его вскачь.

– А у нас сбрасывают со скалы. Но парень тоже не растерялся: притворился покорным, а как только его отпустили, выбил Охромаху глаза и завладел его кинжалом. Одного раба прирезал тут же, второго догнал и убил прямо на улице, потом вернулся в дом, оскопил Охромаха, отрезал ему уши, нос и язык, и спокойно уселся ждать стражу.

– Достойно, – Палан довольно прицокнул языком. – Как же его не казнили?

– Царь решил, что раз Диоклет с Охромахом – эйнемы, и убитые рабы тоже принадлежат эйнему, дело следует судить Каллифонту, тот же дал Диоклету венок за доблесть. С тех пор парня зауважали, и он стал хорошим командиром – часто ли встретишь тысячника, которому и тридцати нет? – Энекл, тепло