Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

Он спустился в кухню. Старый францисканский монах поставил перед ним миску жидкого капустного супа.

– Как продвигается наше «Рождество», маэстро Микеле?

– Почти готово, – Караваджо уже два дня как дописал картину, но не спешил с ней расставаться, остерегаясь опасностей, поджидающих его у ворот мастерской.

– Да благословит вас Бог, маэстро. А куда вы пойдете, когда закончите картину?

В супе плавали редкие полоски нарезанной капусты да бобовый стручок. Художник помешал в миске ложкой, но бобов не обнаружил.

– Я об этом еще не думал, брат Бенедетто.

Только поглощенный работой, он забывал о том, что жизнь его катится под откос. Караваджо старался не думать о будущем, уже наверняка зная, что ждет его впереди. Но монаху это бесполезно объяснять: францисканцы были приверженцами аскетизма и умерщвления плоти. Кто знает, может, брат Бенедетто не положил бобы в суп по соображениям веры.

– Но куда бы я ни отправился, брат, я буду вспоминать вашу кухню. Где еще мне найти подобные деликатесы?

Бенедетто рассмеялся.

– Странный вы, маэстро Микеле, – он с усилием разрезал черствый хлебец из непросеянной муки. Пекарни жертвовали францисканцам хлеб, залежавшийся настолько, что на него не позарился бы даже последний нищий. – Брат Камилло говорил, вы на днях накричали на него, за то что он предложил вам постирать одежду.

Караваджо продолжал хлебать суп.

– Вы сказали: «Они могут прийти – не хочу, чтобы меня застали голым». Кто эти «они», маэстро?

– Трактирщики, которые охотятся за вашими изысканными рецептами.

И художник побрел наверх, в свою мастерскую. Начиная писать это «Рождество» для молельни Святого Лоренцо, он намеревался придать Пресвятой Деве облик Лены. Но вновь пытаясь изобразить ее в образе Богоматери – на этот раз склонившейся к лежащему на соломе младенцу, не мог отрешиться от воспоминания о бледном и покрытом испариной страдальческом лице Лены, только что потерявшей их ребенка. В конце концов он придал Мадонне черты мальтийки с «Усекновения главы Иоанна Предтечи».

Постоянная подозрительность и осторожность, сопровождавшие его во время редких вылазок на улицы Палермо, доводили до крайнего изнеможения. В каждом стуке двери и услышанной фразе чудилась ловушка – в любую минуту он мог выдать себя и угодить в руки преследующих его убийц. Как-то ему показалось, что он встретил на улице одного из братьев Томассони – художник даже бросился за незнакомцем, но, к счастью, не догнал. А после и сам пустился в бегство, когда у дворца испанского наместника ему привиделся Роэро. «Не сошел ли я с ума? – думал он на бегу. – Впрочем, какая разница? Они придут за мной, даже если я безумен».

К полудню ему вдруг вспомнился стручок, что плавал в утреннем супе. А что, если этот стручок лишь игра его собственного воображения, да и суп вовсе не суп, а какая-то бесцветная жижа? Он провел руками по лицу и ощутил, как под бородой отчетливо выступают скулы. Заглядывая под рубашку, он знал, что там увидит, – кожу да кости. На этот раз голод поборол страх.

Караваджо вышел на улицу и зашагал по направлению к Норманнскому дворцу, рассчитывая по дороге заглянуть в таверну. После стольких дней, проведенных во тьме монастыря, солнце мучительно пекло голову. В изнеможении он прислонился к стене у лавки булочника. В глазах потемнело, а запах свежего хлеба вызывал только слабость и отчаяние. Когда зрение восстановилось, цвета окружающих вещей показались какими-то прозрачными и плоскими – как на первом слое масляной краски картины, где нет еще полутонов и контрастов.

Из булочной выбежала собака с колбасой в зубах. За ней с проклятиями погнался пирожник. Мельком бросив взгляд на Караваджо, он тут же замолк и, кашлянув, вернулся в лавку. Женщина, шедшая мимо с корзиной, смотрела не под ноги, а в противоположную от него сторону. Караваджо, прищурившись, оглядел улицу. Улыбающиеся лица мрачнели, ненароком встречаясь с ним взглядом.

«Что им не нравится? Отводят глаза с отвращением, будто увидели кошку, раздавленную колесом телеги? Конечно, они слышали, кто я такой, только не подают виду, что меня узнали».

Он вошел в лавку вслед за булочником, положил на прилавок монету, взял свернутую в пирожок фокаччуи торопливо засунул ее в рот: на язык лег мягкий фарш из телячьей селезенки, легких и хрящей. Микеле выглянул из дверей лавки на улицу, полную народа и проезжающих повозок, – и заметил человека в красной накидке мальтийского рыцаря.

Роэро рассматривал францисканскую обитель. Щурясь от солнца, он пересек улицу и вошел в молельню.

Караваджо выплюнул остатки пирога, бросился обратно к своим монахам, влетел в мастерскую, схватил мешок, запихнул в него кисти и еще не растертые краски. Затем пристегнул к поясу шпагу, отпер шкатулку из тисненой испанской кожи и достал оттуда пояс с монетами.

Спустившись – бегом, через две ступеньки – по лестнице, Микеле выбежал за ворота. Выглядывая из-за угла, он видел, как Роэро вышел из молельни и поднялся по лестнице в мастерскую. Караваджо прошептал благодарственную молитву, поминая брата Бенедетто: ведь именно его жидкий суп был причиной того, что голод выгнал художника из ставшего ненадежным убежища.

В порту как раз отплывала в Неаполь торговая галера. Взойдя на борт, Караваджо притаился за бочкой, опасаясь, не появится ли Роэро. Матросы, готовившиеся к отплытию, обходили его стороной. Чайки некоторое время парили над палубой, а затем полетели на закат. Корабль вышел в море.

Из дворца князя Стильяно на окраине Неаполя открывался вид на виа Киайа, овальный залив и гроты Посиллипо. Последние несколько лет маркиза Караваджо, улаживавшая дела с наследством, жила у князя – своего двоюродного брата. Костанца Колонна сидела в саду на каменной скамье у фонтана, когда возле нее появился Караваджо. Она посиневшими пальцами теребила два лежащих у нее на коленях письма. Что-то сильно встревожило ее.

– Испанский наместник наслышан о твоем прибытии в Неаполь, – Костанца откашлялась. – И хочет, чтобы ты завершил картину «Бичевание Христа».

Караваджо нехотя кивнул. Он писал картину для церкви Святого Доминика без вдохновения и с радостью оставил это занятие, когда садился на корабль, отплывающий на Мальту.

– Все чего-то от тебя хотят, правда? – сказала Костанца.

«А ты – ты-то чего хочешь?» – подумал Караваджо.

Она потянула было к нему руку, но, сжав пальцы, снова уронила ее на колени. Посидев немного, она встала и медленно обошла фонтан.

– Посмотри на эту балюстраду. Здесь вырезаны гербы самых влиятельных семейств Италии: Карафа, Стадера, Морра, Капуа, Орсини. Эти семьи поддержат тебя, Микеле. Ради меня, потому что это моя родня.

В темной глубине водоема блеснула рыбка.

– Мы поможем тебе вернуться в Рим, к Лене, – Костанца протянула ему одно из писем. – Это от нее. Когда будешь отвечать, помни, что именно в Неаполе Боккаччо встретил свою возлюбленную Фьямметту. А величайшее наслаждение приносит любовь чувственная, запретная, сладкая и недоступная; так сказал поэт.