Читать книгу "Автохтоны - Мария Галина"

– Не хочу сгореть в собственной постели.

– И бегать ночью тоже не хотите?

Он молчал.

– «Сердце ангела» смотрели? – спросил Урия тихо.

Он сглотнул.

– Человек преследует сам себя. Ловит свое ускользающее я… как волк пытается вцепиться зубами в свой хвост. И когда ему это наконец удается, он постигает себя и возмездие настигает его. – В светлых глазах Урии бегали футболисты. – Но это не про вас. Было бы, конечно, весьма элегантно в сюжетном плане, но вторично.

– Ладно, допустим, вы читаете мысли. А вы можете этого не делать?

– А вы можете не дышать?

Он вздохнул и достал телефон.

– Куда приехать? – В голосе Валека была усталая покорность.

– Ставского, семнадцать, – сказал Урия.

– Ставского, семнадцать, – повторил он. – А ехать, ну, в центр. Да, я понимаю. Через полчаса. Хорошо.

Урия стоял у окна, свет облекал чистый высокий лоб, широкие плечи, сильную шею, озерцом стоял в ямке между ключицами…

– Я не буду говорить, о чем вы сейчас думаете, – сказал Урия.

– Да, пожалуй, не надо. А кто такой Ставский? Ну, который улица? Неужели писатель?

– Понятия не имею, – ответил Урия, – но можно пробить по Яндексу.

* * *

– И куда вас занесло. – Валек, словно игрушка на приборной доске, качал лысой головой. – Это же полное, извиняюсь, зажопье. Плохой район. И всегда был таким. Сплошные гопники. Псоглавцы.

– Псоглавцы, да. Целые стаи. А как насчет сильфов?

Покосившиеся домики сменялись другими, такими же мокрыми и грязными. Черные деревья топырили страшные обрубки, из обрубков торчали пучки голых прутьев.

– Сильфы? Ну да, вы же читали путеводитель. До слез пробирает, а? Безумная старуха, рядящаяся в шелка и бархат, все ждет и ждет своего сильфа… Подходит к прохожим – к высоким и красивым мужчинам. Заглядывает в лицо… И тихонько бредет прочь. Я знал человека, который писал эту штуку. Большой был, хм, циник. Самые трогательные истории выдумывают циники.

Валек вздохнул. Усталый, немолодой человек. Куда вообще подевались все молодые? Сидят в подполье? Молчаливая армия, грозящая выйти наружу и смести эту жалкую кучку стариков, трясущихся над своим прошлым…

– Вот так и надо работать! Чтобы до слез… А мы с вами – история, история, факты… Кто прав? Кто виноват? Кто герой? Кто предатель? Грязь, кровь и никакого катарсиса. А людям нужен катарсис. Люди хотят про тритонов и сильфов. Про черную вдову. Про другую вдову, которая заказала лучшему в городе чучельнику чучело мужа и потом двадцать лет держала его в кресле в столовой, меняя ему время от времени позу и одежду. Про аптекаря-отравителя. Про несчастных влюбленных. Про цветочницу, полюбившую вечно юного сильфа. Это красиво.

Город съел свои пригороды. Когда-то здесь были усадьбы, и палисадники, и яблоневые сады. Наверняка еще остались выродившиеся, печальные яблони-дички, трогательно предлагающие каждую осень свои крохотные сморщенные плоды. Бедные безумицы, ждущие своего сильфа.

Рыночная площадь. Цветочный базар. Ратушная площадь. Еще один цветочный базар. Они обогнали фургончик с рекламой молочных продуктов на боку. Он наконец разглядел название фирмы. «Ласочка».

– И аполитично. Не надо с приходом каждой новой метлы переписывать путеводители. Тут можно где-нибудь купить рубашку?

– Вон там, в торговом центре. Но там нельзя парковаться. Я, пожалуй, здесь стану.

– А что, про сопротивление людям не нравится? Про героизм и все такое…

– Нравится, – с отвращением сказал Валек. – А как же. Про то, как храбрые партизаны взорвали железнодорожное полотно и цистерны с соляркой горели так, что жар убил все деревья в радиусе восьми километров. Все прошло как по маслу, но им пришлось прирезать путевого обходчика. А при чем тут, спрашивается, путевой обходчик? Про врача местной инфекционки любят, он хотел вылить в водохранилище пробирку с культурой Yersinia pestis, но все медлил, медлил, потому что понимал, что эту воду будут пить его жена и девочки… И его взяли, и тогда он сам выпил содержимое пробирки и умер в страшных мучениях…

– А как насчет общности? Единого порыва? Экстаза? Чистого телесного восторга?

– Не знаю, что вы имеете в виду. Экстаз и чистый телесный восторг, это когда громят винные склады. Или когда достойные горожане при одном только слухе, что немцы в городе, на рассвете толпой приходят в еврейский квартал и начинают вытаскивать из домов сонных женщин и детей. Экстаз – это когда все вместе кого-то бьют.

– Что, не было героев?

– Был. Один. Поляк, совершеннейший антисемит, щеголеватый, с такими, знаете ли, усиками, встал поперек улицы и сказал, курва, кто первый их тронет, убью, и тогда забили камнями его самого…

– Ковач?

– Почему – Ковач? Какой-то другой поляк. Ковача уже посадили к тому времени. Или вообще расстреляли.

Он отсчитал купюры, прибавив сверху. Валек пересчитал, утвердительно покачивая головой, спрятал в карман.

– Вы щедрый человек. Благодарствую. А то, честно говоря, дочке уже второй месяц зарплату зажимают.

– А где она работает?

– Продавщицей. В цветочном магазине. Круглосуточном. И кому, спрашивается, нужны цветы ночью?

– Это же прекрасно, когда среди ночи вдруг кому-то могут понадобиться цветы. А скажите, Банковская далеко?

– Мы на ней стоим, – сказал Валек.

* * *

Солидные дома, солидная улица. В доме номер один был салон связи «Заводной апельсин» и кофейня, в доме номер два – отделение какого-то банка и кофейня. Вейнбаум живет на этой улице? Ему почему-то казалось, что Вейнбауму тут должно быть скучно. Но если поспрашивать, скажем, по тем же кофейням… Вейнбаум – не из тех, кто способен затеряться в толпе.

Но, возможно, он зря беспокоится. Скажем, кран потек. Старые краны все время текут, нужно вызывать сантехника, чинить, возиться… А сегодня Вейнбаум уже будет сидеть в «Синей бутылке». Как всегда.

В торговом центре на углу он купил новую рубашку, неадекватно дорогую, и тут же, в туалете, среди кафеля и никеля, переоделся. Несвежую рубашку он затолкал в сумку. На новой при ближайшем рассмотрении обнаружилась кривая строчка и этикетка Made in China. Ладно.

Пошел дождь, уже без снега. Сейчас там, в теплом нутре «Криницы», сидит за стойкой Марина и читает очередной дамский роман о том, что все наладится само собой, надо только чуточку потерпеть, и вот он придет, в буграх и пластинах мышц, сначала обидит, потом приласкает, подхватит на руки и унесет далеко-далеко. Как может женщина, у которой такой муж, читать всю эту муру? Что вообще должна чувствовать женщина, рядом с которой бок о бок обитает настоящее, неподдельное чудо?

– Не двигайтесь, – сказали сзади.