Читать книгу "Манипуляция сознанием. Век XXI - Сергей Кара-Мурза"

Такой юмор был направлен и на символы семьи. Эту акцию сегодня пытаются представить как стихийное явление, фольклор («черный юмор как явление народной смеховой культуры»). В академическом журнале «СОЦИС» печатают, например, такие стихи:

Мне мама в детстве выколола глазки,

Чтоб я в шкафу варенье не нашел.

Теперь я не смотрю мультфильмы, не читаю сказки,

Зато я нюхаю и слышу хорошо

Вот комментарий: «Некоторые исследователи в таком отношении к семье усматривают крушение связей, являющееся неизбежным и, возможно, отрицательным последствием развития цивилизации – от племени и родовых отношений к индивидуализму и эгоцентризму. Отметим, не вдаваясь в подробное обсуждение этого тезиса, что он в любом случае оказывается прямой, непосредственной трактовкой неприглядной роли семьи в освещении подросткового фольклора».

Эту ссылку на «некоторых исследователей» принять нельзя, поскольку в подобных стихах и следа нет «народной смеховой культуры» или «подросткового фольклора». Это – типичная лабораторная продукция посредственного поэта, выполняющего идеологическое задание. Когда начали выходить эти «антологии черного юмора» (например: Белянин В.П., Бутенко И.А. Антология черного юмора. Мадрид. 1992), стало видно, что это – профессиональная работа очень малой группы людей. Это не так замечалось, когда стишки передавались устно.

Кстати, эта идеологическая программа продолжает выполняться. В феврале 2000 г. «Независимая газета» сообщила: «Все большую популярность приобретает выставка «Детские ужастики» харьковского фотографа-авангардиста Сергея Браткова, которая будет работать в московской галерее «Риджина» до середины марта. Впервые этот проект Братков показал в своем родном городе Харькове два года назад. Экспозиция из двенадцати цветных фотографий плюс две инсценировки с участием детей. Экспозиция продолжалась недолго, возмущенные харьковчане потребовали закрытия «педофильной» выставки». И «Независимая газета», которая считается интеллектуальным изданием, дает положительную рецензию об этой выставке.

Влияние на массовое сознание политизированного осмеяния очевидно. Во время перестройки оно было направлено на «дегенерацию» тех ценностей, которые легитимировали советский строй. Однако представляется более важным, хотя и гораздо труднее различимым, длительное воздействие на общественное сознание всего фона смеховой культуры последних десятилетий. Как показывает полувековой опыт, идеократическое государство, в легитимации которого очень большую роль играют освященные традицией символы и идеи, исключительно чувствительно к разъедающей силе смеха. Напротив, либеральное государство атомизированного гражданского общества, которое консолидировано рационально понимаемым интересом индивидов, к сатире и иронии равнодушно. Высокая уязвимость идеократического государства по отношению к «молекулярной агрессии» юмора была продемонстрирована и в ходе крушения средневековой Европы в период Возрождения, и во время Великой Французской революции и, уже на наших глазах, во время перестройки.

Однако перестройка стала лишь кульминацией этого процесса, а тревожные признаки «аллергии» на смех появились сразу после выхода из мобилизационного состояния в 50-е годы. Советский строй вырастал на матрице «архаического крестьянского коммунизма» (выражение М.Вебера). Но в 60-е годы она вошла в конфликт с мировоззрением новых поколений, особенно в среде образованных людей. Выход «из матрицы» был сложной и к тому же неосознанной проблемой, с которой идеологическая система не справилась. Фактором, усугубившим это противоречие, стало развитие в СССР смеховой культуры. Оно пошло по такой траектории, на которой ирония и смех стали все больше вторгаться в область «священного» и профанировать символы, важные для легитимации строя. Эта эволюция хорошо видна в творчестве многих виднейших деятелей смеховой культуры (например, Э.Рязанова).

Некоторые культурологи сейчас утверждают, что в 60—70-е годы в СССР существовала большая смеховая культура, не обладавшая антисоветским потенциалом, и наряду с ней имелась маргинальная «интеллигентская» смеховая культура, которая не смешивалась с основным течением и вдруг «открылась» в перестройке. Видимо, это слишком сильное упрощение. Антисоветская смеховая культура сформировала то «творческое меньшинство», которое стало лидером главного течения («мэйнстрима») смеховой культуры и задавало его нормы и штампы. Антисоветский анекдот обычно бывал в компании лишь стартером для очереди хороших «общих» анекдотов, но постепенно слился с ними в систему, стал привычной и необходимой ее частью.

Ведь само слово «потенциал» означает то, что не вскрылось, не актуализировало себя как движущая сила процесса, что переживает инкубационный период как невидимая часть этого процесса. С другой стороны, и смысл понятия «антисоветский» вовсе не предполагает сознательной враждебности к советскому жизнеустройству. «Не зная общества, в котором живем», мы принципиально были и не в состоянии оценить антисоветский потенциал многих слов и действий – но ведь это не значит, что такого потенциала не было в реальности. Большинство граждан действительно не знало, что опасно для строя, а что нет, оно было нечувствительно к этому скрытому смыслу слов и жестов. Екатерина Маслова в романе Толстого «Воскресение» думала, что дает клиенту снотворное, но это не значит, что порошок не был ядом. И он оказался именно ядом.

Катастрофа советской государственности и всего советского жизнеустройства, которой не желало подавляющее большинство граждан, побуждает многих искать ее причину в происках «архитекторов перестройки» и корыстных интересах части номенклатуры. Действительно, были и происки, и корыстные или политические интересы внутри и вне страны, но эти угрозы сопровождают жизнь любого государства. Что толку копаться в душе антисоветских идеологов и пытаться понять их мотивы. Важнее понять, как готовилась почва к восприятию их идей. История того, что происходило в 60—70-е годы в «кипящем слое» интеллигенции, показывает, что общий, веселый и жизнеутверждающий смех сыграл в этой подготовке большую роль. Ничего необычного в этом нет. Для многих болезней важными предпосылками являются вещи, исключительно полезные для других сторон здоровья, – например, увлечение спортом.

Те нормы «смеховой культуры», которые позже были укреплены и доведены до крайности Жванецким, Хазановым и др., начали вводиться в середине 50-х годов в субкультуре той молодежи, которую называли «стилягами». Весь их разговор был пропитан иронией. Она казалась аполитичной потому, что была всеохватной, но само определение чужих как «плебеев» было вовсе не безобидным. Имелось и резкое отличие смеха «стиляг» от смеха «плебеев» – «плебеи» смеялись не над всем, многое в жизни обладало для них святостью.

Уже в середине 50-х годов в молодежной среде (особенно в среде студентов) непрерывно подшучивать, «как стиляги», стало в социальном плане выгодно. Ироничный язык (а значит, независимо от осознания, и взгляды, которые он отражал) стали престижны – даже несмотря на неодобрение большинства. Стиляги в некотором смысле стали «творческим меньшинством» (в понимании Тойнби). К тому же часть молодых учителей тоже стала говорить на таком языке, хотя и гораздо тоньше. Этот ироничный стиль приобретал нормативное значение. Оно стало очевидным в 60-е годы и сыграло важную роль в консолидации «шестидесятников».