Читать книгу "Маленький лжец - Митч Элбом"

их.

Он думал о тех, кого сегодня не было в толпе. Думал о матери и младших сёстрах, о том, как резко у него отняли возможность проживать дни в кругу семьи. Думал об отце и дедушке, о том, как они пытались уберечь Себастьяна от ужасов Аушвица, и о том, как Лазарь заставлял их каждый вечер находить хотя бы одну хорошую вещь и благодарить за неё Бога. С Ним ли они сейчас, наблюдают ли за маршем, организованным в их честь? И что думают об этом единодушии, проявленном на сорок лет позже, чем следовало?

Себастьян глянул через плечо. Около тысячи человек – столько же евреев осталось в Салониках. Одна тысяча. Там, где когда-то счастливо жили пятьдесят тысяч.

Себастьян вытянул шею. Он знал, что Фанни и Тиа где-то в толпе, но не мог их разглядеть. Помогла ли им его сегодняшняя речь понять, почему он живёт именно так и почему всё это на многие годы отдалило Себастьяна от семьи?

Фанни держала дочь за руку

Они шли вместе с другими участниками марша. На подходе к старому кварталу барона Хирша, в котором уже практически никто не жил, Фанни почувствовала, как участился её пульс. Она вспомнила, как девочкой её притащили сюда, как две женщины держали её под локти, а перед глазами всё так же чётко стояла картина казни отца, застреленного на крыльце аптеки, и его рука, не отпускающая дверную ручку.

– Что такое, мам? – спросила Тиа, увидев выражение её лица.

– Ничего, просто воспоминания нахлынули, – ответила Фанни. Она через силу растянула губы в улыбке. Но мыслями невольно возвращалась в прошлое, в тот самый день, к дождевику Себастьяна, к чулану, где она спряталась. И к Нико.

Она не видела его с того утра, когда они говорили на крыльце её дома и когда Фанни произнесла: «Я знаю, что это ты». Глаза Нико наполнились слезами, и Фанни была уверена, что он вот-вот прорвётся через эту невидимую стену, откроется ей и во всём признается. Но нет. Он встал, пробормотал: «Можешь больше не приходить на работу, я всё равно буду тебе платить» – и торопливо зашагал к своей машине.

С тех пор Фанни его не видела. В следующие три недели она каждый день приходила на работу. Съездила к дому Нико. Зашла в квартиру. Нико и след простыл.

В ночь перед отъездом в Грецию Фанни снова отправилась на студию, надеясь, что он по каким-то причинам окажется там. В кинозале было пусто. В кабинете Нико темно. Фанни попробовала открыть дверь. Она была не заперта. Фанни замешкалась, но потом всё-таки решилась войти.

Женщина никогда не была в этой комнате в отсутствие Нико. Она подошла к столу. За исключением небольшой стопки сценариев, на нём почти ничего не было. Фанни выдвинула ящик. Ничего. Ещё один ящик. Пусто.

Фанни подошла к картотеке и потянула за верхнюю ручку. Внутри лежало шесть папок с названиями фильмов, которые Фанни ставила в аппаратной. В следующем ящике было тоже не густо. Фанни предположила, что, раз у Нико в кабинете так мало документов, должно быть, он хранил всю информацию в голове. Но ведь её должно быть слишком много. Как ему это удавалось?

Фанни решила не открывать нижний ящик. Но в какой-то момент передумала, наклонилась и потянула за ручку. Ящик не поддавался. Фанни потянула сильнее. Наконец, она присела на корточки, как следует дёрнула и тут же поняла, почему ящик было так трудно открыть.

Он был набит десятками папок, рассортированных по годам, начиная с 1946-го и заканчивая настоящим временем. Фанни взяла одну папку, открыла её и почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Внутри лежали списки с еврейскими именами, для каждого человека были указаны возраст и место жительства – Франция, Израиль, Бразилия, Австралия, – рядом с именами стояли номера и галочки. Там были фотографии и сопроводительные документы, копии свидетельств о рождении и смерти.

Фанни достала вторую папку. Ещё списки. Ещё одну папку. Всё то же самое. Казалось, с каждым годом папки становились всё толще. Последняя, отмеченная 1983 годом, была такой тяжёлой, что Фанни пришлось поднимать её обеими руками. В конце папки было что-то вложено. Большой конверт, на котором синим маркером было написано «Фанни». Дрожащими руками она открыла конверт.

Через десять минут женщина выбежала из офиса. Она добралась до машины, упёрлась в крышу локтями и разрыдалась. Фанни оплакивала всё, что потеряла в своей жизни, осознавая то, что только что лишилась ещё одного человека. Она смотрела на конверт и понимала, что Нико не вернётся. Своим упорным желанием выяснить, где правда, а где ложь, Фанни обрекла себя на третий вариант: так никогда и не узнать, что есть что.

Удо нащупал рукоятку пистолета

Пистолет был спрятан в кармане куртки, и, когда толпа добрела до вокзала, Удо провёл по нему рукой. Он думал убить Охотника за нацистами ещё на площади Свободы, но тот стоял слишком далеко. К тому же вокзал был более подходящим местом. Это было место его главных достижений, именно здесь он очистил город от еврейской грязи. Пятьдесят тысяч трупов. Скоро будет пятьдесят две.

Салоники сильно изменились с тех пор, как он уехал отсюда, но воспоминания остались. Когда толпа подошла к путям, Удо, замаскированный под участника марша и несущий в руке белый воздушный шар, вспомнил о своей замечательной уловке. Нико Крисписе. Мальчике, который никогда не лгал.

Удо частенько размышлял о том, как могла сложиться дальнейшая жизнь Нико. Он пощадил ребёнка. С тех пор каждый раз, когда Удо кого-нибудь убивал, он напоминал себе о том единственном акте милосердия и хвалил себя. Тот короткий период времени, что они жили вместе в доме на улице Клейсурас, был самым близким к родительству опытом в жизни Удо, и он до сих пор вспоминал ту ночь, когда читал Нико книгу на немецком, и вечер, когда Нико принёс Удо горячее полотенце от головной боли. Теперь же, увидев железнодорожную платформу, Удо вдруг осознал, что последними его словами в адрес мальчика, кажется, была фраза «безмозглый еврей». Ему даже почти стало совестно.

Американская жена Удо Памела уже пару раз заговаривала о детях, но Удо не собирался заводить с ней ребёнка. В родословной Памелы были отец-ливанец и бабка с сербскими корнями. Давать жизнь какому-то беспородному псу в планы Удо не входило.

Он коснулся своего седого парика и водружённой на него шляпы. Голова чесалась, в парике было ужасно неудобно, но без маскировки никуда, убеждал себя Удо. Брат