Читать книгу "Улей - Тим Каррэн"

так сказать. Итак, эти глупые коммунисты, они там всех убили. Разве это не забавная история?

ЛаХьюн был непреклонен. - Это довольно сомнительные предположения, не так ли?

- О, совсем нет. Видишь ли, на днях, когда мы с Шарки и Катченом пошли проверить его отдаленные метеостанции, мы вместо этого поехали во Врадаз. Осмотреться там.

ЛаХьюн только покачал головой. - Ты совершенно потерял контроль, Хейс. Этот объект, заброшенный или нет, является собственностью Российской Федерации.

- Нет, они отказались от него много лет назад, ЛаХьюн. Если быть точным, лет двадцать с лишним назад. Хейс зацепил его, и он это знал. Он подцепил на крючок ЛаХьюна и теперь собирался поиграться с ним на всю катушку.

- Хорошо, мы пробрались туда и, о чудо, мы нашли пулевые отверстия и кровь, кресты, вырезанные на стенах, чтобы отпугнуть призраков. Потом внизу мы нашли яму с телами. Всех учёных, кроме троих безумцев, которых русские увезли с собой. Все эти тела, ЛаХьюн, были застрелены, а затем сожжены. Да, ты меня правильно понял. Мы также нашли там один из тех трупов инопланетян, который был поджарен, как зефир, в лагере Кокалотта. А Иван сделал это потому, что понял то самое, чего ты боишься: что эти инопланетяне опасны. Они проникают в сознание людей и уничтожают их так же, как они это делают здесь. Русские убили этих людей и сожгли их вместе с "Моим любимым марсианином"[39], потому что эти мертвые, инопланетные разумы - это зараза, которая распространяется и пожирает здоровые человеческие разумы, как они всегда и делают. Там была настоящая бойня, ЛаХьюн. В той яме было даже несколько русских солдат, и знаешь почему? Потому что инопланетные разумы тоже их заполучили.

ЛаХьюн ничего не сказал.

Не было ничего, что он мог бы сказать.

Но Хейс видел, что он ему поверил. Полностью поверил ему. Но не был действительно ни шокирован, ни удивлен ничем из этого, и Хейс решил, что это потому, что главный администратор NFS знал все о том, что произошло на Врадаз.

- Теперь, возвращаясь, ЛаХьюн, ты спросил меня, какого черта я снес стену Хижины Шесть. Ну, я сделал это, чтобы заморозить этих гребаных марсиан, прежде чем вся эта проклятая станция будет уничтожена. Прежде чем нам всем высосут или взорвут разум. Видишь ли, я не думаю, что их мертвые разумы разморозились полностью, но, когда это произойдет... ну, ты понял, не так ли?

- Ты совсем сошел с ума, Хейс.

- О, но позволь мне поделиться с тобой еще одной вещью. Мы позвонили старине Николаю на Восток, и знаешь что? Он отрицает, что когда-либо рассказывал нам об этом. Его кукловоды дернули его за ниточки, и теперь он танцует под их дудку так же, как ты танцуешь под свою.

Хейс встал.

- Но ничего, ЛаХьюн, я просто чертовски устал с тобой спорить. То, что случилось с русскими, произойдет и с нами. Их разумы сожрут нас живьем. А ты просто сидишь на своей блестящей белой заднице и ничего не делаешь. Это нормально. Твой разум уже принадлежит каким-то жопоебам в костюмах из Вашингтона. А что до меня? Я буду бороться с этим изо всех сил, и, если ты захочешь встать у меня на пути, я, черт возьми, наступлю на тебя. И это, сынок, обещание.

С этими словами Хейс вежливо поклонился ему и покинул кабинет ЛаХьюна.

34

Следующие два дня прошли с размеренной, апатичной медлительностью... растянутой, эластичной и нереально едкой. Клаустрофобная, злая тень пала на станцию, порождая напряжение и страх, которые проглядывали, как гниющий череп, видимый сквозь погребальную завесу. Это было почти осязаемое, удушающее чувство злобы, и вы могли чувствовать его, куда бы вы ни пошли... таилось в тенях, царапала замерзшие окна, сочилась изо льда, как заражённая желчь. Вы могли бы сказать себе, что это было воображение, нервы и изоляция, но вы никогда не верили в это, потому что оно было повсюду, нависая над лагерем ужасающим покровом, терпеливое, выжидающее и остро чувствующее. Оно было позади тебя и по обе стороны, хихикая, стуча зубами и тянулось к твоему горлу холодными белыми пальцами. И, как на твою душу, ты не мог указать на нее пальцем, но она была здесь, живая, дышащая и безымянно разрушительная. Было в твоей крови и костях, как болезнетворный микроб, и прямо за мыслями, как ужасное воспоминание. И что бы это ни было, это было нечто, рожденное во тьме, как черви в могиле.

Персонал на Харькове не говорил об этом.

Подобно сборищу старых дам на церковном завтраке, которые отказывались обсуждать такие тревожные вещи, как рак, или соседского мальчика, который вернулся с войны в мешке для трупов, это была табуированная тема, которая тяготила их разум, но та, которая никогда не слетала с их уст.

Такие вещи не подходят для приличной компании.

Они возбуждали неприятные запахи и открывали сырые подвалы, которые лучше было оставить запертыми и скованными. Так что, ученые продолжили свои исследования и эксперименты. Контрактники продолжали работать. Люди собирались в кают-компании на обед и ужин, обсуждали спорт и текущие события и старались изо всех сил не смотреть друг другу в глаза, потому что так было лучше. А тема Гейтса и разрушенного города, мумий и тех, что в озере Вордог, никогда не поднималась.

Психолог назвал бы это избеганием, и она или он были бы правы. Когда вы не обсуждали вещи открыто, они казались менее реальными... даже если от сказанного у тебя мурашки по коже. Но вы впитывали их, скрывали в израненный и тайный ландшафт вашего подсознания, где вы в конечном итоге знали, что они будут кипеть и гнить и однажды наполнят вас кипящим ядом. Словно касание растлителя малолетних в уединенном месте, вы очистили его и сделали вид, что такого не могло произойти.

Но позже? Ну да, потом оно покажет зубы, но это будет позже.

И вот так было на станции Харьков.

Именно так население сохраняло здравомыслие... чистым обманом и силой воли, рожденной самосохранением и