Читать книгу "Мемуары посланника - Карлис Озолс"

Уже оставив Москву, я продолжал усиленно развивать мысль о более тесном объединении этих государств, организовал с этой целью общество «Балтийская уния» и был ее генеральным секретарем. К этому меня побудили международные коммунистические и супернационал-социалистические силы, в окружении которых находится Средняя зона Европы.

Вспоминаю, как на вечере в Большом театре по поводу наводнения в Ленинграде комиссар Луначарский выступил с длинной политической речью. Смысл ее в том, что, когда окончательно восторжествует Коммунистический интернационал, будет побеждена и сама стихия с ее наводнениями. Тогда во время антракта я обратился к моему коллеге, финляндскому посланнику Хазкелю:

– Мне ясно, что наступательное движение русского коммунизма опасно и для Финляндии, и для Балтийских стран.

Мне тут же, не задумываясь, поторопился ответить шведский посланник:

– А также для Швеции.

В. Хайденстам хорошо говорил по-русски, был прекрасно информирован в русских делах, советской обстановке, коммунистических планах и целях, настоящий человек на настоящем месте, многое предвидевший и безошибочно ставивший политические диагнозы. Его жена, англичанка, дочь бывшего петербургского фабриканта, была ему верной помощницей. Своих двух прелестных дочерей она воспитывала в Швеции, в Москве бывала наездами, так же как и моя жена.

В 1932 году, когда Хайденстам был уже посланником в Финляндии, мы с семьей, путешествуя на автомобиле по странам Балтии, вместе с ними справляли именины его прелестной дочурки, вспоминали Москву и размышляли о том, что было и не должно было быть.

Хайденстам любил спорт, и в воскресенье перед обедом ему ничего не стоило пробежать на лыжах 30 километров, хотя ему шел уже шестой десяток.

Однажды ранней весной в воскресный день, как тронулся лед, мы вдвоем с Хайденстамом переправились на лодочке через Москву-реку и прошли по лесам километров пятнадцать. С нами была моя собака, умный доберман Аргус. Когда мы были уже на середине реки, неожиданно она бросилась нам вдогонку. От раннего купания мой бедный Аргус получил ревматизм, и этот случай остался у меня в памяти. Теперь, когда я вижу, как порой страдает мой пес, я возвращаюсь мыслью к той весне, вспоминаю о шведском спорте и нашей переправе через реку на маленькой лодочке, которую моя собака хотела опрокинуть.

В шведском посольстве все было образцово примерно и строго, как в самой Швеции. Советником посольства был Б. Джонсон, теперь посланник в Риге.

Чехословакия была представлена в Москве господином Гирсой, знатоком России, особенно русского юга. Этот полуобрусевший чех с большими характерными усами запорожца по наружности и по характеру напоминал Тараса Бульбу, героя Гоголя. С ним у меня сложились самые сердечные отношения, мы очень часто встречались, поскольку жили по соседству.

Австрию вначале представлял посланник Отто Пол, который держался более обособленно от дипломатического корпуса. Впоследствии, когда его отозвали, он приехал в Москву журналистом. Его сменил Эгон Хайн. Он прибыл с женой, и сразу почувствовалось, что в Москве образовался маленький, но уютный уголок чудесной австрийской столицы, очаровательной Вены.

Наконец, самая удаленная южная страна Средней зоны Греция. Ее представителем сначала был посланник Н. Маврудис, потом Н. Панурас.

Из американских стран до 1928 года СССР признала только Мексика, но и ее первый посланник Базилио Бадильо с женой и детьми жили одиноко и потом скоро уехали.

Вот общество моих коллег, иностранных представителей в Москве. Впрочем, были еще представительства Монголии и Тувы. Они держались совершенно обособленно, вдали от дипломатического корпуса, ничего общего с ним не имели.

Советская дипломатия

Конечно, к дипломатическому корпусу в Москве надо причислить и советских дипломатов. Самым важным и значительным из них был и остается в истории Чичерин. Его личность я уже достаточно обрисовал. Он добровольно, исключительно по идейным побуждениям отряхнул прах старого мира и стал коммунистом не из эгоистических соображений. Вот кого бы большевики едва ли осмелились обвинить в шпионаже, таинственных услугах иностранным государствам и их разведкам, как сейчас обвинили и расстреляли многих других.

В чем угодно можно подозревать советских дипломатов, только не в шпионаже, не в стремлении оказывать услуги капиталистическим странам. И совсем не потому, что они были не способны на такие дела и тяжкие компромиссы. Простой здравый смысл должен отвергнуть эти подозрения уже потому, что такие измены не принесли бы им никакой выгоды.

В самом деле, зачем Ваковскому, Крестинскому, Карахану, самым важным советским дипломатам, заниматься этим чрезвычайно рискованным делом, когда они могли жить и жили лучше любого начальника ЦРУ, любого руководителя гестапо? Такие вопросы можно задавать десятками, и, если рассуждать логически, ответы отрицательные. В чем же дело? Почему им предъявили такие бессмысленные обвинения? С какой стати они признали свою вину? Здесь и «зарыта собака». Не удивляйтесь, сознаваясь в «шпионаже», эти люди не возводили на себя никакого поклепа. Бесспорно, они занимались шпионажем, но это приказало политбюро, лично или через ГПУ.

Оно обязало их этим заниматься, и, например, Крестинский через своих агентов, несомненно, старался связаться с гестапо в Германии, а Раковский – с ЦРУ, как и все остальные выполняя волю и приказы политбюро в других местах и странах. Все это шло на пользу СССР. Даже такой маленький человек, как расстрелянный Штейгер, поддерживал связи с иностранными представителями, выполняя предписания своего начальства.

Потому странно и непонятно, почему ни один из подсудимых, позднее расстрелянных советских дипломатов, не разграничил на процессе свои отношения с иностранными секретными организациями, не указал, где кончались задания политбюро и начиналась собственная инициатива, то единственное, что могло быть впоследствии им предъявлено как преступление. Если бы это разграничение было четко проведено на суде, картина получилась бы совсем иная, только таким образом можно было бы установить истину.

Но, конечно, это разъяснение не входило в задачи советского суда. Бывшие дипломаты, несчастные люди, пошли на поводу. Они могли прыгать, бегать вокруг поводыря по его желанию, но натягивать веревку не смели. А если кто-нибудь, неосторожно или из желания проявить инициативу, натягивал эту веревку, его сразу одергивали и душили мертвой петлей. Суд ставил вопрос в другой плоскости: «Говорите только о фактах и не смейте упоминать о причинах. Винитесь в том, что веревку натянули, но не смейте указывать ни на поводыря, ни на ваши законные и даже похвальные стремления сделать больше и лучше для самого поводыря, то есть для вашего начальства и, следовательно, для всего СССР».

Обо всем этом стоит говорить во имя справедливости, протестовать во имя совести, против поголовных обвинений в шпионаже, по существу, невиновных людей.

«Дело» Бирка и тут многое разъясняет, впрочем, не только оно, а и многие другие. Пройдет еще некоторое время, и то, что я сейчас говорю, раскроется с полной ясностью и горькой убедительностью. Как дискредитировали Бирка и других иностранных дипломатов в Москве, так сейчас дискредитируют и советских дипломатов. Тогда это было выгодно Коммунистическому интернационалу, теперь это понадобилось Сталину.