Читать книгу "Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор"

Рядом она, Констанция, поэтому дуться и капризничать не стало сил, предательские ямочки выдали с трудом сдерживаемую улыбку. Полностью поглощенная полетом сокола, она небрежно поинтересовалась:

– Что же тебя здесь держит?

Дезире успела подняться выше летящего на юг клина и с бешеной скоростью понеслась вниз, прямо на одного из аистов. Сбив огромную птицу мощным ударом, хищница лишь слегка покачнулась и помчалась преследовать стремительно падающую жертву. Раймонд не ответил, погнал Газель вслед за собаками, к месту, где приземлился сокол. Спешился, ласково успокаивая охотницу привычными окликами, забрал у нее добычу, кинул тушку подъехавшему сокольничему, подманил любимицу прикормом обратно на перчатку и, ласково бормоча, наградил маленькими кусочками мяса. Только после этого, натолкнувшись на вопрошающий взгляд жены, вспомнил и ответил нетерпеливо, словно устал повторять очевидное:

– Здесь у меня то, что мне дороже любой погоды, любых… красот: я все в жизни сменил на право защищать Антиохию.

Прирученная Дезире покорно приняла обмен и довольно щипала прикорм, позвякивая бубенчиками. Опять Раймонд не сказал того, что Констанция хотела услышать. Впрочем, ее Пуатье – не умелец сыпать любовными признаниями. Но под сердцем она носит его дитя, ее супруг предан этой стране без остатка, а она и Антиохия неразделимы.

Зеленые, синие, коричневые, сиреневые и пепельные волны Ливанских гор набегали на горизонт, кедровые и сосновые леса взбирались на подножья холмов, в долинах серебрились оливковые рощи. Это ее горы, ее деревья, ее поля, ее прекрасная земля.

– Слава Ливана придет к тебе, возлюбленный мой, – прошептала Констанция слова пророка Исайи.

Внезапно солнце исчезло, небо враз потемнело, закаркали вороны, пронесся резкий штормовой порыв ветра, сорвал повязку, растрепал светлые волосы, грянул дальний раскат грома. С запада, со стороны моря, на равнину стремительно надвигались черные тучи.

Несчастье разразилось как гром среди ясного неба.

Вместе с Мелисендой король Иерусалимский отправился на прогулку из Сен-Жан д’Акра к источникам Вола полюбоваться местом, где Адам впервые начал вспахивать землю. Присутствие королевы всегда подстрекало влюбленного Анжу на мальчишеские выходки, вот и на этот раз Фульк поддался искушению погнаться за вспугнутым веселой кавалькадой зайцем. Радостно улюлюкая, король – отменный наездник, полжизни проведший на коне, понесся на своем Гефесте во весь опор. Обернулся на жену – восхищается ли она его лихостью? И тут стряслось непоправимое. То ли расстегнулась подпруга, то ли конь споткнулся, но внезапно Анжу со всего размаху грохнулся на землю, собственное седло рухнуло ему на голову и проломило череп. Мозг несчастного хлынул из ушей и ноздрей.

Спустя три дня помазанник умер, не приходя в сознание. Сильнейшему из франкских правителей было всего пятьдесят три года. Могучий рыцарь, всю жизнь сражавшийся во Франции и в Утремере, нелепо, безвременно погиб на развлекательной прогулке.

Огромный храм Гроба Господня был полон заплаканных лиц. Всхлипы и рыдания заглушали шорох одежд, шарканье подошв и гулкие молебны. Отпевая своего друга вместе с пятьюдесятью священниками, патриарх Уильям Малинский, нескладный, длинный и плоский, как византийское изображение, то и дело застывал посреди реквиема или абсолюции, рука с кадилом бессильно падала, рот пастыря горестно распахивался, и замутненный слезами взгляд упирался в пространство. Это верный Уильям внезапно вспоминал, что так и не успел порадовать покойного своим удачным договором с тамплиерами, по которому рыцарям-монахам отойдет вся добыча в обмен на содействие в грядущем штурме Аскалона. Святой отец спохватывался, возвращался к печальной действительности, поддергивал пышное облачение и несся сбивчивым аллюром утешать вдову и сирот помазанника на другой конец пресвитерия. Слезы застили патриарший взор, и потому в пути он сметал алтарного мальчика, опрокидывал паникадило и натыкался на колонны.

Добравшись до бледной, постаревшей на десять лет королевы Мелисенды, потерянный от горя Уильям долго подыскивал слова утешения. Наконец, поправляя скособочившуюся митру, промямлил: «Рыба тухнет с головы». Крохотная, худенькая сестра Мелисенды, монахиня Иовета, в белом апостольнике и огромном черном клобуке, взглянула на Уильяма с упреком. Пастырь поспешно поправился: «Куда иголка, туда и нитка». Сыновья Мелисенды – светловолосый, широколицый, горбоносый Бодуэн и его младший брат Амори – начали оттеснять косноязычного клирика от матери. Убитый горем иерей все же просунулся меж их плеч, пробормотал поспешно: «Плохому началу – плохой конец» – и, не обращая внимания на возмущенный взгляд вдовы, с осознанием исправно выполненного долга козлиным голосом подхватил «De profundis».

Все отпевание святой отец метался перед королевской семьей, оттаптывая ноги скорбящих, как большой, неуклюжий, осиротевший пес, который мчится впереди хозяев, стараясь предугадать их желания, от усердия сметая все вокруг. Но Уильям Малинский был пес Господень: ради королевства патриарх опустошил бы свои бездонные сокровищницы, поднял бы в бой военные силы всех епархий Утремера, и пока он принимал несуразные решения и вносил в их исполнение суматоху и губительную поспешность, франки могли быть уверены, что на королевстве почиет милость Божия.

Горевал весь Утремер, и даже Раймонд приуныл. С Фульком случались трения и взаимонепонимания. Иерусалим постоянно указывал и далеко не всегда приходил на помощь. Помазанник, носящий торжественный титул Per dei gratiam in sancta civitate Jerusalem Latinorum Rex, то есть Милостью Божией Латинский король в святом городе Иерусалиме, при жизни часто оказывался лучшим королем для Иерусалима, нежели верховным сюзереном для франкской Сирии. Где, например, был Фульк, когда наместник Имадеддина Лаях жег и грабил Антиохию, или ставленник Кровавого Савар прошелся по княжеству, как плуг по пашне?! И кто, как не король Иерусалимский, в самый тяжкий час Антиохии уступил грекам все права на город, завоеванный крестоносцами с невероятными муками? Но тем не менее прямой, честный, бесстрашный граф Анжуйский был таким же благословенным плодом на лозе французского рыцарства, как и граф де Пуатье. Именно он призвал Раймонда в Левант. Богатый, могущественный Анжу, тесть английского короля, один из знатнейших принцев Европы, покинул все свои огромные европейские владения ради защиты Утремера. Подобный венценосец связывал Францию с Иерусалимским королевством, и Европа ощущала причастность к происходящему на далекой восточной границе между миром христианским и миром ислама.

А для латинян монарх являлся объединяющим символом, той осью, вокруг которой крутились непокорные франкские бароны. Еще вчера казалось, что сражения, стычки, осады, сдачи крепостей, потери территорий – это незначительные, временные перипетии военной удачи, не способные изменить общее положение, сложившееся за полвека незыблемого существования латинских государств на Святой земле. Но во главе рыцарей больше не скакал невысокий, плотный, кряжистый всадник с выбивающимися из-под шлема рыже-седыми вихрами, и все достижения франков, обретенные ценой невероятных жертв и подвигов, показались выстроенными на зыбком песке упований и преходящих случайных везений. Христианское владычество над Утремером внезапно показалось хрупким и ненадежным, способным рухнуть от любого потрясения. План захвата Аскалона был заброшен.