Читать книгу "Магический бестиарий - Николай Кононов"

Он задышал полной грудью.

Шум от вырывающегося воздуха перекрывал и обессмысливал слова его речи. Он вбрасывал их плотными каплями во тьму, как уголь в утробу паровоза. Ветер, исходящий от него, кислой буксой надавливал уже и на мое лицо.

Все лилось каким-то похабным двухголосьем.

Я должен был сорваться с места.

Он, никогда не касавшийся ее, больно тискал и нагло жал при мне особенную фантазмическую плоть лучшей девушки так сильно, что я стал слышать дух сладкого цветочного пота, заливающий блескучей страстной пленкой все чудесное Олино тело. Он мне ее, подталкивая, предлагал.

“Тело. Тело. Тело. Тело. Тело”, – манил я копошащуюся вокруг меня сладкую тьму.

Как ветхозаветный старец, подглядывающий за Сусанной, Овечин перешел на высокопарный разнузданный свист. Это был особенный сладостный донос развратного аскета на самого себя.

Совершенно явно, он был люто возбужден. И мне была страшна его страсть, могущая своим рычагом перевернуть сейчас все что угодно. Он словно искал любого твердого и достоверного изъяна в воздухе этой комнаты. Как новый Вий в пределе безбожной церкви.

Он словно хотел возбудить и меня. Словно взнуздать. Он нагло продирался через одолевающий меня густой морок, как сквозь сушняк.

– Ну, хватит, хватит, хватит, хватит! – взмолился я.

– А что, действует? Действует? Слышишь, действует?! – он удовлетворенно и зло перевел дыхание.

И, надо признаться, он преуспел. Я горел.

Хорошо, что она не слышала.

Хотя…

Тощие все-таки стены. Стрекот счетчика в коридорчике…

Он завершал разговор.

А вот наши с ним многолетние отношения он спокойно воспринимает “символически дружескими”. Он зевнул в темноту, будто откусывал от нее шматок.

Ну, “символически”, так символически.

Я давно подозревал, что он ужасен, но не столь чудовищен.

И я… Я ничего не знал про себя.

Ночь брала свое. Тихо поскрипывал электрический счетчик в своей черной будочке.

Глава восьмая. Исход

Я не спал, я словно продолжал отбиваться от него, от Овечина, тихо поправшего меня, навалившегося в борьбе, которую я изначально проиграл. Он заваливал меня вонючими тюфяками своей речи.

Вот-вот он меня подожжет.

Я выбрался в туалет, где были душ и умывальник. Вот продвинутая ладная дачка.

Из водянистого зеркала на меня смотрел полуголый лысеющий шатен, вылезший из каких-то тревожных темных глубин. Как утопленник, прилипший к изнанке льда. Я вдруг увидел, что в одночасье перестал быть юным.

…Я повернул вентиль, но в пересохшем источнике воды не было… Овечин перекрыл на ночь где-то вентиль.

Рука моя соскользнула и задержалась на единственной опоре, которая, будучи частью моего тела, была вне меня, но и во мне. Я попробовал себя на вес. Он ощутимо прибавился…

Я…………….

………………………………………………….

Возбуждение осело и улеглось во мне мутным слоем.

Сон обуял меня.

И я куда-то сбежал с высоченного холма.

Ни одного сновидения во мне не осталось.

Только смутное видение, как Овечин выбирается из комнаты…

Я проснулся раньше всех. Утро запаздывало, невзирая на изменение скорости вращения нашей потрепанной планеты.

Длинный Овечин пролежал всю ночь в своем спальнике, лицом в потолок, перерезая комнату безумной диагональю с севера на юг. Ему точно не снились пастушечьи созвездья, и его руки не лизала ни одна собака. Мне почудилось, что он покоится, как нетленные мощи праведника, поправшего порок, в склепе монастыря с невероятно строгим уставом. Ровное лицо спящего не несло на себе ничего. Маска была очень похожа на лицо Овечина. Он был подозрительно чист, как свет, вламывающийся в окно.

Но я-то знал, какого рода затычкой он пока замкнут.

И зло, от него исходящее, имело только речевую форму.

Пока. До поры до времени.

Но именно этим утром я проснулся совсем другим персонажем своей изменившейся жизни. Она, безучастная, лишь огибая и не касаясь меня, меня подточила. Я проснулся слишком много узнавшим, увидевшим нечто и в одночасье постаревшим. Хотя ничего такого особенного и нового я не узнал и не увидел, но что-то все-таки, что-то произошло, хотя и я не знаю со всей определенностью – что.

Но за нашим завтраком, даю свою голову на отсечение, присутствовало что-то или кто-то еще.

Хоть оно и не возило столовой ложкой по тарелке с липкой овсянкой и не бултыхало чайной ложечкой в чашке с чаем.

Но новое и тайное, не имеющее ни пола, ни признаков, может быть, только чин.

Само некто, имеющее отношение ко всем нам. Сразу к троим.

Повязавшее, повязавший, повязавшая нас.

Мы позавтракали. И я ни разу не переглянулся с Олей.

Обратного пути я не помню.

Часть вторая. На приступ

Глава девятая. Перемена освещенности

Через короткое время наша троица распалась.

Инициатором этого был Овечин, ему просто надоело нас пасти.

Но мне-то чудилось, что что-то или кто-то стало нам мешать.

Мы расползлись, как проснувшиеся по весне насекомые. Словно мы поняли, что изнурены друг другом, что роли, которые мы играли, встречаясь втроем, гуляя и разговаривая, уже целиком выговорены, а новых слов как-то и нет. Каждый отошел в свою сторону. Или Овечин это так подстроил…

И все отличие перемен, коснувшихся каждого из нас, состояло в том, что наши новые стороны были по-разному освещены.

В одной света было ровно столько, сколько надо, так как у тамошних насельников амбиций не было.

В другой – явно не хватало, но никто оттуда не жаловался на немочь. Или их жалобы до меня не доносились.

А третья стала абсолютной, избыточно сияющей и вообще блескучей.

Глава десятая. Порезы и шрамы

Быстро наступившей в этом году чудной весной, что всем сулит перемены, случилась настоящая трагедия.

И по сравнению с ней резаные вены этой глупой, недалекой, как-то вмиг подурневшей Оли, – ей и надеяться во всем этом раскладе ведь было не на что, – совершенно не в счет.

Или, может быть, это я так решил. Насчет счета.

Сквозь строгую вахту полузакрытой окраинной клиники меня провел знакомый, проходящий там преддипломную практику. Бабка-вахтерша осмотрела нас из дупла страшной проформалиненной совой. Будто вот-вот вылетит охотиться на беззащитных мышей.