Читать книгу "С нами или без нас: Естественная история будущего - Роб Данн"

голых землекопов: эти будут жить в пещерах, изготавливать примитивные орудия из камня и одеваться в шкуры убитых и съеденных ими млекопитающих. В океане можно представить себе грызунов, похожих на тюленей, и охотящихся на них свирепых грызунов-убийц, гибких и гладких, как сегодняшние дельфины и вчерашние ихтиозавры»{197}.

В дополнение к эволюционным сценариям, которые мы можем представить себе, исходя из конвергентных тенденций жизни, заманчиво поразмышлять и о тех вариациях, которые будут настолько особенными, что в данный момент вообще никак не просчитываются. Смогли бы мы представить себе слонов, если бы их не было на свете? Или, скажем, дятлов? Их уникальные черты (наличие хобота и клюв-долото) и образ жизни эволюционировали лишь однажды. Но подозреваю, что нам не хватит воображения нарисовать себе виды, которым будет благоприятствовать эволюция, но которые окажутся кардинально не похожи на все то, с чем мы прежде сталкивались. Когда художники пытаются изобразить такие виды, они нередко награждают животных дополнительными головами или ногами – как, скажем, Алексис Рокман или Иероним Босх. Иногда они объединяют черты разных живых организмов в одно целое (тигриные клыки плюс оленьи рога плюс заячьи уши плюс расщепленные копыта). В результате получаются либо мешанина, которая заведомо нежизнеспособна (многоголовые), либо слишком невероятные сочетания. Вместе с тем, скажем прямо, странновато смотрятся и некоторые виды, живущие на Земле рядом с нами. Возьмите, в частности, утконоса – у него утиный клюв, перепончатые лапы, ядовитые шпоры и еще куча странностей. Не зная о существовании утконоса, разве могли бы мы себе его представить?

Размышляя о странных чертах далекого будущего, нельзя не задуматься: вдруг какой-то из видов наших преемников сумеет обзавестись разумностью такого типа, которая впечатлит нас? То есть чем-то вроде интеллекта, подобного нашему – такому, из-за которого вид подогревает планету во вред себе. Не получится ли так, что будущее достанется сверхумным воронам или, скажем, дельфинам-градостроителям? Ответ однозначен: это не исключено. Я задал вопрос о разумной жизни будущего Джонатану Лососу, и он ответил, что, если на то будет достаточно времени, у какого-нибудь другого примата вполне может развиться интеллект, подобный человеческому. Такое возможно. Но, добавил он, если мы истребим приматов, вероятность подобного развития событий снизится{198}. Как бы то ни было, разум, с которым мы знакомы по земной жизни, помогает лишь в некоторых обстоятельствах. Он полезен, например, когда погодные условия из года в год меняются. Но даже здесь есть верхний предел: имеется такой уровень неопределенности, после которого большой мозг уже не помогает. Может быть, именно такая участь в конечном счете ждет нас – ведь мы создали на своей планете такие условия, которые непредсказуемо меняются от года к году настолько радикально, что справиться с ними при помощи изобретательного интеллекта попросту невозможно. Иногда условия бывают настолько экстремальными, что выживать в них удается не умным, а везучим и плодовитым. В соревновании между умной вороной и плодовитым голубем иногда побеждает голубь.

Но опять же, в будущем может теоретически расцвести и какой-то новый вид изобретательного интеллекта. В последнее время выходили книги, в которых не без озабоченности рассматривалась перспектива захвата Земли искусственным интеллектом, которым будут обладать машины различного рода. Их авторы считают, что такие машины смогут обучаться и воспроизводиться самостоятельно. Возможно, мы идем к созданию разумных компьютерных систем, способных самовоспроизводиться и без нас? Конечно, им потребуются энергия и умение ремонтировать друг друга. Но именно о таких способностях сегодня активно пишут. Выводы относительно того, захватят ли мир компьютеры – мобильные, размножающиеся и самодостаточные, пусть делают авторы соответствующих сочинений. Я же ограничусь единственным замечанием: любопытно, что нам в каком-то смысле проще утверждать, будто мы способны сотворить другую самоподдерживающуюся сущность, нежели представить себя эффективно поддерживающими свою собственную жизнь.

Однако есть и другой вид разума – распределенный разум, который можно наблюдать у пчел, термитов и особенно муравьев. Муравьи не обладают изобретательным интеллектом, по крайней мере по отдельности. Их интеллект обусловлен способностью применять устоявшиеся правила таким образом, чтобы направить действия в новых ситуациях. При фиксированных правилах креативность проявляет себя в формах коллективного поведения. Если рассматривать их под таким углом зрения, то муравьи и другие сообщества насекомых были чем-то вроде компьютеров задолго до появления самих компьютеров. Их интеллект отличается от нашего. Они не осознают себя. Они не думают о будущем. Они не горюют о своих мертвецах, не говоря уже об утрате других видов. Но они могут строить долговечные сооружения. Не исключено, что древнейший термитник был населен дольше, чем старейший человеческий город. Общественные насекомые способны устойчиво производить пищу. Так, муравьи-листорезы разводят на свежих листьях грибы, которыми кормят своих детей. Они способны строить мосты из собственных тел. И вообще, они воплощают все то, что приходит нам в голову, когда мы думаем о самообучающихся роботах будущего, – с тем дополнением, что они уже есть на свете и контролируют не меньше земной биомассы, чем мы. Они управляют своим миром не так шумно, как мы своим, – но тем не менее пусть и коллективно, однако явно правят им. В наше отсутствие они будут процветать в роли правителей – какое-то время, пока тоже не вымрут.

После ухода сообществ насекомых мир, скорее всего, будет принадлежать микробам, как, собственно, было изначально, причем очень долго, да и, честно говоря, все последующее время. Палеонтолог Стивен Гулд в своей книге «Полный дом» (Full House) сказал: «На нашей планете всегда царила "эпоха бактерий", с тех самых пор, как первые живые существа – то были, разумеется, именно бактерии – отпечатались в камне»{199}. Когда вымрут муравьи, начнется эпоха бактериальной – или, более обобщенно, микробной – жизни. Она продлится по крайней мере до тех пор, пока условия в силу тех или иных космических причин не станут слишком суровыми даже для микробов. А потом наступит тишина: нашей планетой вновь начнут управлять лишь физика и химия, а действие бесчисленных правил жизни на ней прекратится{200}.

Рекомендуем книги по теме

Темная сторона изобилия. Как мы изменили климат и что с этим делать дальше

Хоуп Джарен

Мифы об эволюции человека

Александр Соколов

Кто мы такие? Гены, наше тело, общество

Роберт Сапольски

2030. Как современные тренды влияют друг на друга и на наше будущее

Мауро Гильен

Благодарности

Виктория Прайор, Т. Дж. Келлехер и Брендон Пройя высказали ценные редакторские соображения при подготовке этой книги. Криста Клапп помогла мне взглянуть на последствия экологических законов с точки зрения инвестора. Факультет прикладной экологии Университета штата Северная Каролина и Центр эволюционной гологеномики Копенгагенского университета обеспечили условия для проведения многих исследований, на которых строится эта книга. Национальный научный фонд финансировал многие исследования, на которых основаны выводы этой книги: опираясь на фундаментальную биологию, мы понимаем общие истины, позволяющие переходить к практическим действиям. Этой книги не было бы без щедрой поддержки фонда Слоуна. Особенно я благодарен Дорону Уэберу, который разглядел, чем может стать эта книга (и чем, надеюсь, она стала). Как всегда, главная благодарность – Монике Санчес, которой приходилось выслушивать мою болтовню о законах жизни в два часа ночи; которая не единожды завтракала под мои рассуждения о географическом распределении болезней, и которая гуляла со мной по живописным берегам Дании, беседуя о повышении уровня моря. Спасибо тебе, Моника.

Сноски

1

Глубокое время (Deep time) – концепция геологического времени, разработанная шотландским геологом Джеймсом Хаттоном (1726–1797). В современном виде рассматривает медленные, но значительные геохимические перемены, происходящие