Читать книгу "Владимир Набоков. Русские романы - Нора Букс"

Косноязычие, стилистическая убогость, навязчивое топтание повторов, характерные для манеры Чернышевского, многократно воспроизводятся в «Приглашении на казнь». Приведу один пример. Цинциннат думает об адвокате, потерявшем запонку: «Видно было, что его огорчала потеря дорогой вещицы. Это видно было. Потеря вещицы огорчала его. Вещица была дорогая. Он был огорчен потерей вещицы».

Цинцинната делает писателем условие надвигающейся казни. Драматизм ситуации придает последнему слову героя статус литературного факта, значительность которого обусловлена не художественным качеством, а предполагаемым идейным смыслом. Такое возведение смерти в моторную творческую силу пародирует написание Чернышевским в крепости «вещи, в высшей степени антихудожественной», но читавшейся современниками как «богослужебные книги», – написано в «Даре». «Истина – хорошая вещь, – говорит Чернышевский в Предисловии к «Что делать?», – она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей […] все достоинства повести даны ей только ее истинностью».

Аналогичной цели посвящает свое писание и Цинциннат:

«Между тем, знай я, сколько осталось времени, я бы кое-что… Небольшой труд… запись проверенных мыслей… Кто-нибудь когда-нибудь прочтет и станет весь как первое утро в незнакомой стране. То есть я хочу сказать, что я бы его заставил вдруг залиться слезами счастья, растаяли бы глаза, – и, когда он пройдет через это, мир будет чище, омыт, освежен».

Текст, который он создает в крепости, повторяет отдельные элементы утопии Чернышевского. В романе «Что делать?» изображено «светлое и прекрасное» будущее человечества, которое можно реализовать, если «быть рассудительными, уметь хорошо устроиться, узнать, как выгоднее употреблять средства». Цинциннат мечтает о мире, где «неподражаемой разумностью светится человеческий взгляд; там на воле гуляют умученные тут чудаки…»

Оппозиция «тут / там», традиционно интерпретируемая исследователями как оппозиция настоящего и потустороннего миров, прочитывается в этом варианте как оппозиция «реальность / утопия» и оказывается противопоставленной аналогичной модели романа Чернышевского. Гипотеза подтверждается и тем, что идиллия будущего в «Что делать?» воплощается в снах Веры Павловны, главной героини. Цинциннат также в снах видит счастливый мир, означенный словом «там».

«А ведь с раннего детства мне снились сны… – пишет Цинциннат. – В снах моих мир был облагорожен, одухотворен; люди […] появлялись там в трепетном преломлении […] их голоса, поступь, выражение глаз и даже выражение одежды – приобретали волнующую значительность; проще говоря: в моих снах мир оживал, становясь таким пленительно важным, вольным…»

А вот каким видит в своем четвертом сне людей будущего Вера Павловна: «Как они стройны и грациозны, как выразительны их черты!», «их платье скромно и прекрасно […] Как мягко и изящно обрисовывает оно формы… Все они счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения…»

Пародийная зеркальность этих «внутренних» текстов, так же как и самих романов в целом, реализуется в их временно́й разнонаправленности: утопия Чернышевского – мечта, проецируемая в будущее, утопия Цинцинната, ностальгия, – в прошлое. «Там, – пишет он, – оригинал тех садов, где мы тут бродили», «там сияет то зеркало, от которого иной раз сюда перескочит зайчик».

Философская роль обоих протагонистов отражается в их концепции и поведении. Так, Чернышевский, – читаем в «Даре», – «устраняя дуализм метафизический, попался на дуализме гносеологическом». Цинциннат был «обвинен в гносеологической гнусности», за резкий, правдивый тон его казнят. Сравним в «Даре» о журнальной деятельности Чернышевского: «Тон […] становится резким, откровенным; словцо “гнусно”, “гнусность” начинает приятно оживлять страницы […] журнала».

Перед казнью Цинцинната заместитель управляющего городом сообщает публике, что «вечером идет с громадным успехом злободневности опера-фарс “Сократись, Сократик”». Это название обыгрывает отчество жены Чернышевского, Ольги Сократовны, а также пародирует «манеру логических рассуждений Чернышевского “в духе тезки его тестя”», – замечает Набоков в «Даре»; Сократ в данном случае упоминается как философ, в лице которого, по определению Ф. Ницше, воплотилась «несокрушимая вера, что мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в бездны бытия и что это мышление не только может познать бытие, но даже исправить его»[191]. Известна также дурная репутация жены Сократа. Гибель Сократа, Чернышевского, Цинцинната за идеи образует в контексте двух романов общий пародийный ряд.

Параллелизм образов Цинцинната и Чернышевского отражен и в их тюремном костюме: Цинциннат одет в «черный халатик […] философская ермолка на макушке…» Чернышевский сидел «в байковом халате, в картузе, – собственный головной убор разрешался, если это только не был цилиндр…» – цитирую из «Дара». В романе «Отчаяние», опубликованном в 1934 году, этот головной убор атрибутируется палачу: «…рослый палач в цилиндре…» В последнем, написанном по-английски и законченном в 1974 году романе Набокова «Посмотри на Арлекинов», в котором в виде пародийных двойников называются набоковские романы, написанные им ранее, «Приглашение на казнь» фигурирует под названием «Красный цилиндр». Образ взят из «Приглашения…», из главы I: судья говорит осужденному Цинциннату: «“С любезного разрешения публики, вам наденут красный цилиндр”, – выработанная законом подставная фраза, истинное значение коей знал всякий школьник». Иначе говоря, в этом мире «наоборот» жертве надевают головной убор палача.

Черты утопического мира из «Что делать?» реализуются в романном пространстве «Приглашения на казнь». Так, картина города, пейзаж повторяют картину «Новой России» из четвертого сна Веры Павловны. Тамарины Сады, о которых говорит Цинциннат: «Покуда в тех садах будут дубы…», – пародийное отражение утопических садов, «где растут дуб и липа…» в романе «Что делать?». Эта смесь, объясняемая плохим знанием Чернышевским природы, в «Приглашении на казнь» выстраивается в самостоятельный разоблачительный мотив: сады в сознании Цинцинната постепенно трансформируются в леса, а садовники – в охотников, что придает, казалось бы, невинной утопической мечте опасный и агрессивный смысл. Например, в последних главах палач, м-сье Пьер, появляется перед Цинциннатом в костюме охотника: «…вошел […] м-сье Пьер в своем охотничьем гороховом костюмчике». Аналогичный смысл заключается в пародийном воспроизведении «хрустального дома» с «белыми колоннами» и «южными деревьями», где обедают счастливые люди будущего в четвертом сне Веры Павловны у Чернышевского в «Что делать?» – в образе дома заместителя управляющего городом – белой виллы с «театрально освещенным подъездом, с белесыми колоннами […] лаврами в кадках», где устраивают торжественный ужин перед казнью Цинциннату в романе «Приглашение на казнь».

Сопоставление текстов убеждает, что многое в мире Цинцинната создано по рецепту, изобретенному Чернышевским. Так, роман о дубе, идея которого «считалась вершиной современного мышления» и который состоит из трех тысяч страниц, – пародийный образец литературы, ценившейся Чернышевским.