Читать книгу "«Князья, бояре и дети боярские» - Михаил Бенцианов"

Круг годовщиков был разнообразен. Среди них были представители многих городов «Московской земли». Г.С. Зеленин в Дворовой тетради числился по Рязани, Угрим Сухого Епишев – по Твери, князья Пожарские – в составе корпорации князей Стародубских, Тверитин Низовцев – по Зубцову, В. Зайцев – по Ярославлю, Ф. Гвоздев Урусов – по Мурому, И.Д. Челищев – по Калуге, сыновья Л.Д. Проестева – по Коломне, а сыновья Б.Ф. Невежина – по Рузе[484].

Общая численность годовщиков достигала временами внушительных размеров. В 1536 г. в церемонии приема литовских послов принимали участие сразу 300 детей боярских. Некоторые из них, правда, могли являться смоленскими помещиками. Позднее, после успешного завершения полоцкого похода 1563 г., когда в Смоленской земле уже определенно появились свои помещики, здесь были оставлены «можаичи» (278 человек), сменившие годовщиков из числа бежичан (160 человек)[485].

Помимо годовщиков посольские книги содержат упоминания о казаках: «Приходят татбами, людей грабят, и кривды и зацепки многие делают». Использование казаков – нерегулярных воинских сил имело и дальнейшее продолжение. Во время взятия Казани 1553 г. погибло три казацких атамана – Северга Баскаков, И. Тухачевский и А. Кобцев. Все они принадлежали к фамилиям, впоследствии широко представленным среди смоленских детей боярских. А. Тухачевский в 1563 г., по семейной традиции, был казацким атаманом из Смоленска[486].

В 1526 г. в посольских книгах была зафиксирована еще одна группа, которая, вероятно, также была связана с выполнением военных функций: «Побежала с Белые и с Торопца Черемиса с женами и с детми». Позднее военную службу в Великом княжестве Литовском несли барские черемисы, которые, видимо, были потомками этих беглецов.

Присутствовали московские переселенцы и среди городского населения Смоленска. Имя Лариона Щеголя Ордынца, «сведенца с Москвы в Смоленеск», сохранилось в кормовой книге Симонова монастыря[487].

Несмотря на очевидные изменения социальной структуры, можно констатировать позднее появление упоминаний о проводимых здесь поместных раздачах. Приводимые в трудах историков свидетельства о ранних фактах испомещений имеют не слишком отчетливый характер. М.Г. Кротов приводил в этом случае пассаж из «Повести о победах Московского государства» – памятника третьего десятилетия XVII в. Вспоминая историю, ее составитель возвращался ко времени взятия Смоленска Василием III: «Изобра государь изо многих градов лутчих и честных людей, дворян, и учинив к ним свое государское разсмотрение, и росписав их на три статьи, первую, и средную, и меншую, учинив дворянской список и кто которой чести достоин, и повеле их в смоленских уездах испоместить против их отечества и чести по своему государскому разбору и разсмотрению и по их дворянской природе». Описанная процедура напоминает верстания второй половины XVI столетия и вряд ли существовала в столь развитом виде в более ранние десятилетия[488].

В родословной Кузьминых сохранились известия о переводе их предков в Смоленск: «В лето 7022-го как Господь Бог покорил город Смоленск великому князю Василью Ивановичу из-за Литвы и тогда переведены из разных городов в Смоленск дворян добрых семейных людей. И в то число переведены из Великого Новагорода в Смоленеск Иван Васильев сын Кузмин»[489]. Своим предком они считали боярина В. Кузьмина. Как и другие новгородцы, он потерял вотчины уже к концу 1490-х гг. В Смоленск он мог переселиться спустя продолжительное время после «вывода». Сама эта родословная роспись хронологически неправдоподобна, что ставит под сомнение сообщаемые ею сведения.

Первые достоверные известия о местных помещиках относятся к началу 40-х гг. XVI в. В 1543 г. во встрече литовского посольства участвовал смоленский помещик Офонка Обухов. В предыдущем, 1542 г. приставами из Смоленска были М.И. Битяговский, Р. Шушерин и Образец Дивов[490]. Все они (и их потомки) впоследствии также известны в качестве смоленских помещиков.

Не исключая отдельные примеры более ранних пожалований, видимо, именно начало 1540-х гг. стало началом широких поместных раздач[491]. Косвенно это предположение подтверждается неопределенным статусом Смоленска в Дворовой тетради. Известные по посольским книгам смоленские помещики в этом источнике были расписаны по другим городам: Р.С. Шонуров (Шокуров) по Вязьме, а Е.Р. Шушерин – по Дорогобужу. Территориальная структура Дворовой тетради сложилась в конце 1530-х гг. Отсутствие в ней рубрики «Смоленск» говорит о том, что смоленские помещики не образовывали отдельную корпорацию. Подобная тенденция была отмечена П.В. Чеченковым на примере нижегородских помещиков Приклонских, записанных в Дворовой тетради по Владимиру. В Нижнем Новгороде категория дворовых детей боярских также оформилась лишь к концу XVI в.[492]

Смоленские помещики как отдельная единица русской армии не участвовали в Казанской кампании 1553 г. Первое их упоминание в разрядах относится к 1555 г.[493]

Можно догадываться о причинах замораживания поместных раздач на территории Смоленского уезда. Могла сыграть свою роль жалованная грамота, выданная Василием III в 1514 г. Смоленской земле. В определенных моментах она сохраняла свое значение спустя десятилетия с момента ее выдачи. В.Б. Кобрин приводил примеры запрета приобретать вотчины на территории Смоленской земли московским монастырям[494]. Обещание «розводу нам князем, и бояром, и мещаном, и черным людем, и всем людем Смоленские земли никак не учинити» формально не было нарушено. «Выводы» сопровождались обменом (равноценным?) смоленских земель на владения в центре страны с сохранением комплекса владельческих прав. Конфискации же земель у откровенных «изменников» не подпадали под это правило. Подобное вольное толкование юридических норм было характерно для московской делопроизводственной практики, о чем свидетельствует приводимый ранее пример с И. Ботвиньевым.