Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Мы выезжаем в необычный безветренный солнечный день, когда все вокруг напоминает мне полые металлические объекты, покрашенные эмалевой краской. Облака, гирлянды листьев, дома. Все как будто склепано вместе в одной плоскости, как театральный задник. В воздухе запах древесного дыма. Я невероятно устала. Паркуюсь на травке у поля, меняю Мэйбл опутенки, снимаю клобучок, и она тут же входит в ярак. Она узнает местность: здесь – мы, там – кролики. Птица взлетает, и сразу же стихает моя головная боль и улетучивается усталость. Ее полет с каждым днем становится все изящнее. И я не устаю поражаться ее скорости. Глядя, как она удаляется от меня, сгорбившись, словно покрытая чешуей, и несется к далекой цели, я могу поклясться, что окружающий мир замедляет свое движение. Такое впечатление, что она мчится с идеально выверенной скоростью, а бегущие кролики, падающие листья, голубь над головой – все это замедляется, точно их погрузили в какую-то жидкость.

Меня потрясает, как она внимательна. Я начинаю верить в существование того, что Барри Лопес назвал «диалогом смерти». Так обмениваются взглядами северный олень и стая волков: их бессловесные переговоры завершаются принятием решения, стать ли им добычей и охотниками или пойти каждому своей дорогой. Интересно, мой ястреб ведет себя так же? Вот он уже снова у меня на кулаке. Я направляюсь к трем кроликам, которые сидят на траве совсем рядом, не более чем в десяти шагах от нас. Подхожу еще ближе. Осталось пять шагов! Мэйбл несомненно в яраке, но на кроликов даже не смотрит. Она вглядывается в дальний конец поля. Что-то там есть, но лететь туда целых шесть-семь секунд. «Мэйбл, – шепчу я, – посмотри!» и пытаюсь так повернуть руку, чтобы она увидела кроликов, жующих травку прямо у нас под носом. Один из них даже скачет. Ну вот же они. Никакого впечатления. Я ничего не понимаю. Опять, изогнув шею, птица всматривается во что-то на той стороне поля. И в следующее мгновение на моей руке уже никого нет. Мэйбл улетела. Она несется очень низко и очень быстро, облетая сверху, как будто поднимаясь и опускаясь в танце, кустики невысокой крапивы. Одного кролика ей схватить не удается, и тогда, произведя молниеносные вычисления и переключив внимание, она набрасывается на другого. Наверное, с этими двумя она как раз и вела «диалог смерти».

Бегу к тому месту, где Мэйбл кинулась на жертву, но не нахожу свою птицу. Где она? Кругом крапива, но это всего лишь вновь отросшие маленькие стебельки, не больше восьми сантиметров высотой. Где мой ястреб? Стою, затаив дыхание. Тишина. Но вот до меня доносится еле слышное звяканье колокольчиков. Наконец я замечаю ее голову, по-змеиному высовывающуюся из крапивы. Какого чер… Кажется, птицу прибили, раздавили, как будто сила гравитации вдруг увеличилась раз в десять. Крылья растопырены, перья от напряжения торчат вверх. Ага, теперь понятно. Она раскрыла крылья, чтобы удержаться на поверхности, потому что ей все-таки удалось вцепиться в кролика, но тот ускользнул в нору. И теперь она изо всех сил старается, чтобы он не утянул ее за собой. Клюв разинут. Я сую руку в нору, протискиваюсь вдоль ее невероятно длинных лап и нащупываю кроличью ногу. Мэйбл его почти поймала. Хватаю ногу и соображаю, как же вытащить добычу из норы. Тяну, но кролик брыкается. Ястреб пищит. Тогда я начинаю тянуть под другим углом, потихоньку, как злобный ярмарочный фокусник, извлекаю кролика из норы и бросаю на траву. Мэйбл начинает топтать свою жертву ногами, пританцовывает, потом отпускает заднюю кроличью ногу и хватает его за голову. Кролик не шевелится. Мэйбл в такой ярости, что не перестает его топтать, даже когда он уже мертв. Наконец она принимается выщипывать кроличий мех. Несколько минут выдирает клочки, и мягкие серые пушинки толстым слоем ложатся вокруг нас.

Диалог смерти. Мысленно я все время возвращалась к этому определению. Оно приходило мне на ум в самые неподходящие моменты – когда я принимала ванну, чесала нос, тянулась за кружкой с горячим чаем. Мое подсознание пыталось мне что-то сказать, и, хотя оно кричало довольно громко, я ничего не слышала. Дела шли плохо. Очень плохо. Однажды Мэйбл спрыгнула с присады мне на кулак, неожиданно выбросила вперед одну ногу и вонзила четыре когтя в мою голую правую руку. Я замерла. На кухонный пол закапала кровь. Я не могла ничего сделать. Слишком крепко она вцепилась. Пришлось ждать, пока она соизволит меня отпустить. Я ощущала ее страшную силу, но мне казалось, что боль, хотя и мучительную, испытываю не я, а кто-то другой. «Почему Мэйбл схватила меня? – в панике задавалась я вопросом после того, как птица отпустила мою руку и продолжала вести себя как ни в чем не бывало. – Ведь раньше она не проявляла агрессии». Я точно не сделала ничего такого, что могло бы ее спровоцировать. Может, ее слишком тянет охотиться? Сломались весы? Четверть часа я возилась со столбиками двухпенсовых монеток, чтобы проверить, верно ли они показывают вес. Оказалось, что весы в порядке. Но вот со мной явно что-то было не так. И дело не только в ране, которую нанес мне ястреб. Я стала страшно нервной. Когда почтальон стучал в дверь, я в ужасе подпрыгивала. Отшатывалась, если звонил телефон. Перестала видеться с людьми. Отложила выступление в галерее. Заперла входную дверь. На холме я старалась не встречаться с теми, кто приехал туда погулять, пряталась за живыми изгородями при виде выезжающих на дорогу сельскохозяйственных машин. Иногда я лежала в постели с какой-то загадочной болью, и ее единственной понятной причиной мне представлялась смертельная болезнь.

Можно было бы объяснить, что со мной происходит, обратившись к книгам и статьям. Можно было бы почитать Фрейда или Кляйн[24]. Можно было бы изучить сколько угодно теорий о привязанности, утрате и горе. Но все эти объяснения существуют в мире, в котором нет места ястребу. И поэтому они не помогают. Это все равно что описывать любовные чувства, потрясая результатами МРТ-сканирования головного мозга влюбленного человека.

Датский антрополог Ране Виллерслев целый год жил среди юкагиров в Северо-Восточной Сибири и был поражен, как местные охотники воспринимают отношения между животным и человеком. Охотники, по его словам, считают, что «люди и животные могут превращаться друг в друга, на время переселяясь в чужое тело». Если ты охотишься на лося, то надеваешь лосиную шкуру, ходишь, как лось, и перенимаешь его сознание. Когда ты так делаешь, лось принимает тебя за своего и выходит навстречу. Однако, продолжает Виллерслев, юкагирские охотники считают такие превращения очень опасными, потому что можно утратить «изначальную идентичность своего вида и подвергнуться незаметной трансформации». Превращение в животное может нанести вред человеческой душе. Виллерслев пересказывает историю об одном охотнике, который много часов преследовал северного оленя и в конце концов оказался в незнакомом селении, где какие-то незнакомые женщины угостили его лишайником и он стал все забывать. Он помнил, что у него есть жена, но не мог назвать ее имя. В полном замешательстве он уснул, и лишь когда ему приснилось, что он находится в окружении северных оленей и они просят его уйти, охотник сообразил, что с ним произошло.

Когда я прочла этот рассказ, у меня по спине пробежали мурашки, потому что я узнала в охотнике себя. Я сознательно превратилась в ястреба – переняла все качества тетеревятника, описанные в книгах. Нервная, вечно настороже, точно параноик, склонная к приступам страха и ярости, я ела с жадностью или вообще не ела, избегала общества других людей, пряталась от всех, впадала в странные состояния, когда уже сама не понимала, кто я и что я. День за днем охотясь с Мэйбл, я позаимствовала у нее – в своем воображении, конечно, а как иначе? – не свойственную человеческому глазу перспективу, животное восприятие мира. Я привнесла в свое сознание что-то близкое к сумасшествию и даже не понимала, что сделала. Маленькой девочкой я думала, что превратиться в ястреба можно только по волшебству. А прочитанная мною история из книги «Меч в камне» способствовала возникновению идеи о полезности такого превращения: это был жизненный урок для ребенка, которому суждено стать королем. Но сейчас этот урок меня убивал. В жизни все оказалось совершенно иначе.