Читать книгу "Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль"

Игги окончил Шоттенгимназиум и третьим покинул дом. У меня есть фотография его выпускного класса, и поначалу я не могу найти его — пока вдруг не узнаю довольно осанистого юношу в заднем ряду, в двубортном костюме. Он похож на биржевого маклера. Галстук-бабочка, носовой платок: заметно, что этот юноша только учится — как правильно стоять, как выглядеть убедительно. Что, если, например, встать, заложив руку в карман? Или, может быть, лучше засунуть в карманы обе руки? Или даже — да-да, так лучше всего — запустить руку в жилет: это поза завсегдатая клубов.

Чтобы отпраздновать окончание школы, он отправился в автомобильное турне вместе с друзьями детства, Гутманами: из Вены — в Париж, долгим кружным путем через северную Италию и Ривьеры, на «Испано-Сюизе» — огромной, баснословно дорогой машине. Вот на каком-то холодном, солнечном перевале трое юнцов сидят на заднем сиденье с опущенным верхом, укутанные в дорожные плащи, в защитных очках поверх дорожных шлемов автомобилистов. Впереди громоздится их багаж. Рука шофера замерла над рулем. Капот машины исчезает за левым краем фотографии, а багажник — за правым. Такое ощущение, что машина едва удерживает равновесие на точке опоры, едва не паря между двумя резкими понижениями.

Было бы нелегко иметь старшей сестрой Элизабет, если бы Игги сам занимался науками, — но он вовсе не был книжником. Семейные финансы в ту пору уже не столь шатки (Эмми, элегантная 45-летняя дама, снова покупает новые платья), но Игги необходимо сосредоточиться на чем-то, а не просто развлекаться и смотреть каждый день бесконечные фильмы в кинотеатрах. У Виктора и Эмми нет никаких сомнений относительно его будущего. Игги должен работать в банке, должен снова каждое утро поворачивать вместе с отцом направо, а потом налево, должен сидеть за столом под щитом с девизом Quod honestum, с корабликом, отважно плывущим от Иоахима к Игнацу и Леону, потом к Виктору и Жюлю, а теперь вот доплывшим до Игги. Он теперь единственный молодой мужчина во всем обширном семействе Эфрусси, не считая обворожительного семилетнего Рудольфа.

То, что Игги никогда не был в ладах с математикой, препятствием не сочли. Уже готов был план: Игги должен изучить финансы в Кельнском университете. План этот имел еще и дополнительное преимущество: за ним мог присматривать Пипс, который к тому времени женился вторично — на известной киноактрисе. Игги получил в подарок маленький автомобиль — как знак первого шага к самостоятельному существованию. Он выдержал эту пытку — три года немецких лекций, — а потом начал работать во франкфуртском банке. Это «дало мне возможность ознакомиться со всеми аспектами банковского дела», как он сухо выразился спустя много лет в одном из писем.

Он не любил говорить о тех годах. Лишь сказал мне однажды, что, будучи евреем, работать банкиром в Германии в пору Великой депрессии было неблагоразумно. Это были те самые годы, когда приобретали влияние нацисты, когда Гитлер с небывалой быстротой набирал голоса, когда штурмовые отряды удвоили свою численность (до четырехсот тысяч человек), когда уличные бои стали обычной приметой городской жизни. Тридцатого января 1933 года Гитлер был назначен канцлером, а месяц спустя, после пожара в Рейхстаге, тысячи людей попали в «превентивное заключение». Крупнейший из новых лагерей для заключенных находился в Баварии, в Дахау.

В июле 1933 года Игги ждали в Вене: он должен был приступить к работе в банке.

Оставаться в Германии было неблагоразумно, однако и для возвращения в Австрию время было далеко не благоприятное. Вена бесновалась. Канцлер Энгельберт Дольфус приостановил действие конституции перед лицом нацистской угрозы. Между полицией и демонстрантами шли ожесточенные схватки, и бывали дни, когда Виктор даже не ходил в банк, а целый день с нетерпением дожидался, когда ему в библиотеку принесут вечерние газеты.

А Игги так и не вернулся домой. Он удрал. Многочисленные причины, которые вызвали это бегство, начинались с банка (например, с усмешки, с какой всегда глядел на него привратник), однако все они приводили назад, в Вену. А еще точнее — к семье: к папе, старой кухарке Кларе и ее пирогу с телятиной и картофельному салату, к Анне, которая возилась с его рубашками, к его комнате с кроватью в стиле бидермейер, со стеганым покрывалом, отворачивавшимся ровно в шесть.

Игги сбежал в Париж. Он начал работать в «третьеразрядном доме моды» и рисовать эскизы нарядных женских платьев. Ночи он проводил в ателье, учась кроить и начиная чувствовать, как скользят ножницы по волнующемуся полю зеленого переливчатого шелка. Четыре часа сна на полу в квартире приятеля, затем кофе — и снова за рисование. Пятнадцать минут перерыва на обед, кофе — и снова за работу.

Он беден и прибегает к разным уловкам, чтобы одежда оставалась чистой и аккуратной, учится подгибать и подрубать края манжет. Он получает небольшое денежное пособие из Вены, которое молча, безо всяких замечаний, продолжают присылать родители. И хотя Виктор, должно быть, чувствует унижение, когда ему приходится объяснять друзьям, что Игги не собирается продолжать семейное дело (а может быть, он что-то невнятно бормочет, когда его спрашивают, чем же все-таки занимается Игги в Париже), мне непонятно, испытывает ли он все-таки сочувствие к сыну. Виктор должен хорошо понимать, что такое бегство и отказ от бегства, точно так же как Эмми понимает, что такое необходимость оставаться с семьей.

Игги двадцать восемь лет. Как и для Эмми, одежда для него — призвание. Все эти вечера в гардеробной с нэцке, с Анной и матерью, которые разглаживали платья, сравнивали кружевные детали — манжеты, воротнички. Все эти игры в переодевание с Гизелой, сундук со старой одеждой, стоявший в дальнем углу кладовой. Старые номера «Винер моде», разглядывавшиеся на паркетном полу гостиной. Игги мог рассказать, например, какими особенностями покроя отличались форменные брюки одного полка от брюк другого. И вот теперь, наконец, он обнаруживает, что не так уж и хорошо во всем этом разбирается, — но он уже встал на этот путь.

А потом, после девяти трудных месяцев, он совершает новый побег — на этот раз в Нью-Йорк, мир моды. Это была троица столь удивительно выдержанная, что потом, в глубокой старости, Игги невольно улыбался и называл свое тогдашнее плавание в Нью-Йорк чем-то вроде обряда крещения водой, который ознаменовал его переход от одной жизни к другой, в каком-то смысле — путешествие навстречу себе самому.

Я кое-что знаю об этом — благодаря его неуклюжим попыткам научить меня лучше одеваться, когда я в первый раз останавливался у него в Токио. Именно тогда, в жарком влажном июне, приехав в квартиру Игги, будучи серьезным и сентиментальным юношей, к тому же довольно неопрятным на вид после долгого путешествия, я впервые понял: важна не одежда сама по себе — важно, какой смысл она несет. Игги и Дзиро, его друг, живший в смежной квартире, отвели меня в «Мицукоси», большой универсальный магазин в центре Гинзы, чтобы купить какую-нибудь приличную одежду: льняные пиджаки на лето и несколько рубашек с воротниками. Мои джинсы и рубашки без воротников забрала их домработница, г-жа Накамура, а потом вернула с заново подогнутыми краями — с булавками вдоль манжет и всеми полагавшимися пуговицами. Некоторые предметы одежды я обратно так и не получил.