Читать книгу "Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль"

Я думаю об этой комнате — и вспоминаю, как Рильке писал о жизни в витрине, «где ценности хранятся под стеклом», где вещь стоит и «слепнет, и дряхлеет с каждым днем»[71].

Эльдорадо 5–0050

Трое старших детей покидают родной город.

Первой уезжает поэтесса Элизабет. В 1924 году она получает степень доктора права — это один из первых случаев, когда Венский университет присваивает женщине ученое звание. Затем она получает Рокфеллеровскую стипендию и возможность съездить в Америку. Она умеет внушить уважение, моя бабушка, она умна и серьезна. Она пишет для немецкого журнала об американской архитектуре и идеализме, о том, как пылкая страсть к небоскребам согласуется с современной философией. Вернувшись в Европу, она едет в Париж изучать политологию. Она влюблена в голландца, с которым познакомилась в Вене. Он недавно развелся с ее родственницей, и от этого брака у него остался маленький сын.

Следующей из гнезда улетает прекрасная Гизела. Она благополучно выходит замуж за симпатичного банкира по имени Альфредо Бауэр, из богатой еврейской семьи. Молодые сочетаются браком в венской синагоге, что вызывает смущение у светских Эфрусси: они не знают, куда себя девать — куда там можно сесть, где встать. Для новобрачных устраивают торжество, и парадный этаж дворца распахивает двери для настоящего пышного приема в позолоченном бальном зале под триумфальными потолками Игнаца. Гизела выглядит непринужденно элегантной и в длинном кардигане с серебряным поясом поверх юбки с набивным рисунком, и в черно-белом дорожном платье с ниткой темных бус перед самым отъездом. У нее открытая улыбка, а красавец Альфредо носит бороду. В 1925 году пара уезжает в Мадрид.

А потом Элизабет посылает тому молодому голландцу, Хендрику де Ваалю, записку: она слышала, что в следующую пятницу он будет проездом в Париже — может быть, им встретиться? Ее телефонный номер — Гобелиус 12–85, может быть, он ей позвонит? Хенк был рослым мужчиной со слегка редеющими волосами, носил монокль и очень хорошие костюмы — серые, в едва заметную угольно-серую полоску — и курил русские сигареты. Он вырос в Амстердаме, на набережной Принсенграхт, и был единственным сыном в купеческой семье, занимавшейся ввозом кофе и какао. Он много путешествовал, играл на скрипке, был обаятелен и очень забавен. А еще он писал стихи. Я не уверен, ухаживал ли когда-нибудь раньше подобный человек за моей бабушкой, которая в свои двадцать семь лет собирала волосы в строгий пучок на затылке и носила очки в круглой черной оправе, какие подобают баронессе-доктору Эфрусси. Она обожала его.

Я нахожу в архивах общества «Адлер» в Вене запись об их браке. Этот изящно отпечатанный листок сообщает о том, что Элизабет фон Эфрусси уже вышла замуж за Хендрика де Вааля. Ниже в одном углу стоят имена Виктора и Эмми, а в другом — имена родителей жениха. Мои бабушка и дедушка, еврейка и приверженец Голландской реформатской церкви, поженились в англиканской церкви в Париже.

Элизабет и Хенк купили квартиру в Париже на рю Спонтини, в 16-м округе, и обставили ее во вкусе ар-деко — креслами и коврами от Рульмана, довольно занятными металлическими светильниками, стеклянными изделиями невероятной легкости из Венских мастерских (Wiener Werkstätte). На стены они повесили большие репродукции картин Ван Гога. На некоторое время у них в гостиной задержался пейзаж кисти Шиле из венской галереи, в которой работала Фанни, подруга Элизабет. У меня есть пара фотографий этой квартиры, и, разглядывая их, чувствуешь, что супруги с большим удовольствием создавали этот интерьер, что им гораздо больше нравилось покупать новые вещи, чем наследовать старые. Никакой позолоты, никаких junge Frau, никаких голландских сундуков. И семейных портретов.

Пока дела шли хорошо, они жили в этой квартире с сыном Хенка Робертом и своими двумя мальчиками, родившимися вскоре после свадьбы, — моим отцом Виктором (которого, как и его деда, называли русским уменьшительным именем Таша) и моим дядей Константом Хендриком. Дети каждый день играли в Булонском лесу. Пока дела шли хорошо, у них были гувернантка, кухарка, горничная и даже шофер, а Элизабет писала стихи и статьи для «Фигаро» и совершенствовала свой нидерландский.

Иногда в дождливую погоду Элизабет водила мальчиков в галерею Же де Пом на краю садов Тюильри. Там в длинных, ярко освещенных залах они разглядывали картины Мане, Дега и Моне из коллекции Ш. Эфрусси, завещанные этому музею Фанни и ее мужем Теодором Рейнаком, ученым-эллинистом. В Париже еще остаются родственники, но поколение Шарля уже ушло, передав собственность в дар приютившей его стране. Рейнаки подарили Франции свою виллу Керилос, выстроенную по модели древнегреческих храмов, а двоюродная бабушка Беатрис Эфрусси де Ротшильд завещала свою цветочно-розовую виллу в Кап-Ферра Французской академии. Семья Камондо передала государству свои коллекции, да и Каэн-д’Анверы поступили так же со своим замком под Парижем. Прошло уже семьдесят лет с тех пор, как первые семьи еврейских переселенцев построили себе дома на золотистой рю де Монсо, и вот теперь они возвращают кое-что этой щедрой стране.

Это был довольно любопытный брак с точки зрения вероисповедания. Хенк вырос в строгой религиозной семье (у этих людей в черных костюмах и платьях очень обреченный вид), но потом ушел к меннонитам. Элизабет, которая прекрасно сознавала свою принадлежность к еврейскому народу, читала христианских мистиков и склонялась к обращению. Речь не шла о поспешном обращении ради брака или ради того, чтобы лучше ладить с соседями, да и обращаться она собиралась вовсе не в католичество (я вообще сомневаюсь, чтобы хоть одна девушка-еврейка, выросшая в Вене, напротив Вотивкирхе, могла сделать такой выбор), а в англиканство. Оба посещают англиканскую церковь в Париже.

Когда же дела у Англо-Батавской торговой компании пошли плохо, Хенк потерял очень много денег — собственных и чужих. Среди прочего, он лишился состояния, принадлежавшего Пиц — необузданной кузине и подруге детства Элизабет, которая сделалась многообещающей художницей-экспрессионисткой и вела богемную жизнь во Франкфурте. Потеря такой крупной суммы стала кошмаром для семьи: горничную и шофера рассчитали, мебель отвезли на парижский склад, и начались сложные поиски решения, что же делать дальше.

Финансовая некомпетентность Хенка отличалась от некомпетентности его тестя Виктора. Хенк умел ловко вытворять с цифрами разные штуки. Мой отец рассказывал, что тот мог быстро проглядеть три столбца с цифрами, отнять один — и с улыбкой предъявить результат (верный). Он просто верил, что и в обращении с деньгами способен на такую же ловкость рук. Он верил, что все еще наладится, что рынки снова оживут, корабли придут в порт и потерянные богатства снова вернутся владельцам — с тем же легким щелчком, с каким захлопывается его изящный шагреневый портсигар. К сожалению, он переоценил свои способности.

А Виктор, насколько я понимаю, никогда не питал подобных иллюзий и не верил, будто может повлиять на столбцы. И я с большим запозданием задумываюсь: а каково было Элизабет осознавать, что она вышла замуж за человека, который обращается с деньгами почти столь же неумело, как ее отец?