Читать книгу "Лето перед закатом - Дорис Лессинг"

– А в общем-то не имеет ровно никакого значения, чем вы в жизни заняты. Или, скажем, я. В том-то все и дело. Только этой правде никто не в состоянии взглянуть в лицо.

– Нет, я так не считаю, – возразила Кейт.

– А мне плевать, что вы считаете, – заключила Морин и вышла, но тут же вернулась: – Насколько я понимаю, ваш тюлень жив и здоров? Доставлен в целости и сохранности?

– Я не считаю его своим.

– Ладно. Значит, если вы завтра внезапно умрете, то это уже не будет иметь никакого значения, так выходит?

У девушки начиналась истерика. Кейт подумала, что надо что-то делать: дать аспирин? полезный совет? чашку чая? – но вовремя одернула себя. К счастью, в этот момент зазвонил телефон, и Морин вышла со словами:

– Если и есть в жизни что-то важное, что-то действительно важное, то мне об этом еще ни от кого не приходилось слышать.

Кейт не лежалось, она ждала конца телефонного разговора. На ум приходили разные варианты ответа, подсказанные, вероятно, газетными передовицами или религиозными телепередачами. Например: «Мир не раз бывал на грани катастрофы, и люди падали духом». «Меланхолия еще никому никогда не помогала».

Кроме того, были и собственные мысли: «Миллионы людей умирают и будут умирать, и мы с тобой в том числе, но всегда найдутся люди уравновешенные, которые примут эстафету». «История нашей планеты изобилует всякими бедствиями, войнами и несчастьями, и сейчас положение не намного хуже, чем раньше». «Ты ищешь мужчину, который знает ответы на все проклятые вопросы и сможет сказать тебе: делай это, делай то. А такого зверя на свете не существует».

Она услышала голос Морин:

– Да, вечеринка. Ну, конечно, экспромт. Я только сегодня надумала. Вот и чудесно, жду. – Морин говорила подчеркнуто светским тоном, как ее учили с детства.

Помочь Морин Кейт ничем не могла. Но у нее есть свои дети, о которых надо подумать; неплохо было бы явиться домой с подарками, деньги у нее есть: остались еще со времен Всемирной продовольственной организации, и не так уж мало. Она отправилась по магазинам. Она видела свое отражение в стеклах витрин; фигура ее почти обрела прежние знакомые очертания. Лицо постарело. Они не могут не заметить этого. Что они скажут? Сделают вид, что ничего не произошло: «Ты прекрасно выглядишь, мать!» Желание порадовать близких подарками сразу пропало. И вовремя… Волосы – это не обойти молчанием.

Мудрость, накопленная за последние месяцы – ее открытия, ее понимание себя, то, в чем, как надеялась Кейт, она обрела силу, – подсказывала: надо войти в дом непричесанной, с некрашенными волосами, это должно как бы символизировать твердость ее духа. Туалеты, прически, осанка, голос миссис Браун (или Yolie Madame – на языке торговцев) были штампом, малейшее отклонение от которого вызывало у Кейт такие же неприятные ощущения, какие испытывает подопытная крыса, когда экспериментатор нажимает соответствующие рычаги. Но теперь она говорит всему этому нет, нет, нет, нет, нет – это ее кредо, суть которого будет отныне вложена в расширяющуюся полосу седых волос.

Войдя к себе в комнату, Кейт обнаружила там Морин, которая сидела у нее на постели, отрешенно уставясь в пространство. Пробило семь часов. Приготовления к приему гостей были закончены, но Морин еще не переодевалась. При виде Кейт она даже не шелохнулась. Может быть, таким образом она заявляла свои права на эту комнату, которая нужна ей и ее друзьям? Кейт сказала:

– Я сделала для себя открытие. Решила вернуться домой новым человеком и сразу же заявить… хотя я сама толком не знаю, о чем хочу заявить. Все у меня свелось к волосам, понимаешь, к тому, в каком виде будет моя голова. Это ли не странно?

Морин пожала плечами.

– Я много передумала за последнее время, – продолжала Кейт. – Абсолютно обо всем, что я чувствовала, я рассказывала тебе. А до встречи с тобой я взвешивала каждое слово, выдавая свои мысли и чувства маленькими дозами. Всякий раз я говорила себе: это не нужно рассказывать тому-то и тому-то, этим можно поделиться с Эйлин, но не следует говорить Тиму… Мэри я бы никогда не рискнула рассказать о тюлене: она бы меня не поняла. А вот Тиму я бы непременно рассказала. С Майклом, разумеется, я вполне откровенна, но когда я начинаю рассказывать ему что-нибудь, у него всегда такой вид, словно речь идет о чем-то страшно далеком, не имеющем к нему никакого отношения. Интересно, когда он делится со мной чем-то своим, создается ли у него такое же впечатление обо мне? Он, конечно, никогда не видит снов – так он говорит. Все в его жизни – из сферы реального; просто невероятно, что мы такие разные с ним, верно? После стольких лет совместной жизни. Он слишком далек от мира моих интересов. А мне кажется, что я всю себя по кусочкам раздала детям и мужу. Кусочек Тиму, кусочек Майклу, частицу Эйлин… и так далее. Вернее, так я жила раньше. Это из области прошлого. Теперь с этим покончено. Но с тобой я могу говорить о чем угодно.

– Встретились в море корабли, – откликнулась Морин. – Случайные попутчики. Может быть, мы никогда больше и не увидимся.

Она вышла, закрыв за собой дверь.

Час спустя в квартире все еще царила полная тишина. Кейт пошла искать Морин. Девушка надела черное атласное платье тридцатых годов, косое, плотно облегающее фигуру, с низким вырезом на спине и перекрещивающимися узкими бретельками. Морин обрезала волосы. Они доходили ей до мочек. Волосы были кое-как перехвачены зажимами и клипсами, и если от пят до шеи она выглядела вполне традиционно, как и положено светской львице, то голова ее являла собой довольно странное зрелище: такие прически бывают у только что выпущенных на волю из тюрьмы да у приютских девочек.

Она сидела в холле на подушке и плела что-то из обрезков своих волос. Она намеренно избегала смотреть на Кейт.

– Могу себе представить, что это будет за вечеринка, – промолвила Кейт.

Зазвонил звонок. В дверях стояли гости.

– Привет!

– Приветик!

– Хэлло!

Все перецеловались.

– Что это у тебя в руках, Морин?

– Мои волосы. Разве не видишь? Я сделала из них себе младенчика. – И Морин стала пританцовывать, не глядя на пришедших и поигрывая куклой, свисавшей с кисти ее руки.

Вскоре все комнаты заполнились людьми. Яблоку негде было упасть – всюду молодежь, неотступно следившая за хозяйкой дома, затянутой в черный атлас, – был тут и Стэнли, и Филип, и еще один, постарше, коренастый, с властными манерами; это был явно Уильям, человек, который мог, если бы Морин пожелала, тут же вернуть ее в лоно семьи, сословия, класса; эта многоликая толпа напоминала географическую карту… она была как бы символом богатой различными возможностями жизни Морин. Но почему-то гостей при входе встречала не сама хозяйка, а кукла, сплетенная ею из волос. Казалось, Морин просто не в состоянии ни смотреть на своих гостей, ни стоять на одном месте; она стремительно переходила от группы к группе или делала с партнером несколько па и тут же ускользала от него; или вообще уходила надолго, будто бы за новой выпивкой и закуской.