Читать книгу "Эйнемида I. Семена раздора. - Антон Чигинёв"

а вина напьёмся, как выздоровеешь, – сказал Энекл с уверенностью, которой не испытывал. – Держи крепче тряпку и молчи, береги силы. Мы с Махтебом отнесём тебя к степняку.

– Я с вами, – сказал Феспей, вставая.

– Нет. Мы идём вдвоём.

– Но...

– Во-первых, на улицах стража, нечего ходить толпами с раненым. Во-вторых, скоро сюда кто-нибудь заявится, в таверне пять мёртвых мидонян, а Пхакат – чужеземец. Ему пригодится свидетель с пропуском в царский дворец. Пропуск с собой?

Феспей уныло кивнул.

– Поэтому ты остаёшься здесь. Пошли.

Энекл подхватил Диоклета со всей осторожностью, но тот всё равно сдавленно застонал от боли.

– Феспей, Пхакат, прощайте, – прошептал он, поглядев на скорбно замерших поэта с трактирщиком.

– Прощай Диоклет, прощай, – воскликнул Феспей, слёзы текли по его лицу.

– До скорой встречи, почтенный Диоклет. Клянусь священным именем канды Несхемани, следующий раз, как придёшь в моё заведение – пир за мой счёт, – через силу улыбнулся Пхакат, сглатывая комок в горле.

– Конечно придёт, клянусь Весами Эйленоса! – нетерпеливо бросил Энекл. – Поспешим.

– Идите через задний двор, – сказал Пхакат. – Я дам вам уйти и побегу за стражей.

Махтеб кивнул и вышел, Энекл, с Диоклетом на руках, бросился следом. Они пересекли просторный задний двор, кахамец открыл потайную дверь в ограде, и перед ними открылась узкая грязная боковая улочка, откуда подвозили провизию и дрова. Убедившись, что стражи не видно, они углубились в хитросплетение внутренних улиц Речного квартала. Какой-нибудь чужестранец здесь немедля заплутал бы, да и Энекл, даром что жил в Нинурте восьмой год, не был толком уверен, где они находятся, но молодой кахамец чувствовал себя здесь как дома. Он уверенно вёл Энекла через внутренние дворы, проулки, переходы под арками и едва заметные узкие проходы меж домами. Немногим больше четверти часа, и они достигли двухэтажного глинобитного дома с узкими окнами, в каких, обыкновенно, селились торговцы средней руки.

– Ты сказал, врач дверь не откроет. С чего мы тогда решили, что откроет медник? – запоздало спохватился Энекл.

– Главное, вовремя спросить, – ухмыльнулся кахамец. – Я слышал, у алгуитов есть правило: не отвернись от просящего, открой дверь стучащему. Вот пусть и открывают.

Махтеб громко постучал в тяжёлую дверь, окованную медью. В ответ ни звука. Постучал ещё раз – тишина. Он выругался по-кахамски и крикнул:

– Галил! Открывай, мне нужна помощь!

Энекл ждал, что на крик явятся разгневанные соседи, но улица оставалась погружённой в тишину и темноту. Ночные грабители в таких местах ‒ дело обычное. Видимо, обыватели, наученные горьким опытом, боятся сунуть на улицу даже нос.

– Псы Гебека! Не открывают... – раздосадованно воскликнул кахамец. – То ли спят, то ли дома нет, – он огляделся вокруг и деловито спросил. – Дверь выбить сможешь?

– Такую? – Энекл с сомнением посмотрел на медные полосы, – Вряд ли. Хотя, если найдём что-то тяжёлое, вдвоём можно попробовать.

– Тяжёлое... – задумчиво протянул Махтеб. – Тут недалеко статуя Шабулир, каменная, весом два таланта будет. Сойдёт?

– А ты не боишься богов, так ведь?

– Она покровительница войны и разрушения, ей должно понравится.

Не успел Энекл ответить, как дверь отворилась, и на пороге появился широкоплечий чернобородый мидонянин с шипастой дубинкой и лампой в руках. Дверной проём за его спиной чернел темнотой, но Энекл чувствовал, что там кто-то есть.

– Позднее время для заказов, – криво усмехнулся медник, окидывая взглядом незванных посетителей. – Приходите с утра, склепаю, что попросите.

– Досточтимый Галил, я Махтеб, племянник трактирщика Пхаката, это Энекл – тысячник царской стражи. Мы просим помощи. У нас раненый, он умирает, – кахамец указал на Диоклета, безвольно обвисшего на руках Энекла.

– Сочувствую, но почему вы пришли с этим ко мне? Мои больные сделаны из меди да бронзы, а вам нужен врач. Тут неподалёку живёт один. Знаешь дорогу?

– Врач здесь бессилен, но мы слышали, что у тебя гостит знаменитый целитель. Мы хотим смиренно просить его о помощи.

– Ах вот что, – устало вздохонул Галил. – Как люди не понимают: толкователь Палан никакой не целитель. Он мудрец, провозвестник учения, но люди не желают слышать Слово, лишь требуют чудес.

– Скипетр Эйленоса, ты пустишь нас или нет?! – взорвался Энекл. – Не видишь, он умирает.

– Я слышал, ваш закон запрещает отказывать человеку в беде, – добавил Махтеб.

Медник задумался, рука его непроизвольно потянулась к шее, сжав небольшой белый шарик на простой верёвочной нитке.

– Что ж, таков закон, – сказал он наконец. – Во имя того, кто судит и вознаграждает, входите. Пусть дальше решает толкователь Палан.

Он отступил в сторону, и Энекл с Махтебом вошли в тёмный дверной проём. Зажёгся свет, и взгляду открылась небольшая прихожая с цветными тростниковыми циновками на стенах и полу. Энекл угадал: помимо медника, здесь были ещё двое крепких с виду парней. Они тоже были вооружены дубинками, на шее у одного висел белый кулон.

Галил провёл посетителей в просторную гостиную с глиняным очагом у стены. Несмотря на поздний час, в очаге горел огонь. Вокруг, на циновках и плетёных стульях, сидели люди: шесть мужчин и две женщины. Все они внимательно слушали человека, сидящего в кресле у очага.

– ...и вот, когда войска кеременов дрогнули и побежали, схватили их и поставили перед Указующим. Сказали тут те, кто был с ним: «Погляди, великий, вот Цэнен, царевич кеременов. Нет у тебя врага злее, много раз бился он с тобой, тысячи твоих воинов сразил. Воистину, этот человек достоин тягчайшего наказания. Сие же Сожэн, его брат, он всегда сражался с нами без рвения, а сегодня предался нам и отдал брата в наши руки. Следует быть к нему милосердным, ибо без него не одолеть бы нам сегодня кеременов». Молвил тут Указующий: «Воистину, не могли вы подать совета хуже. Неужели того, кто храбро бился за свой народ я накажу, а предателя помилую? Слушайте же моё решение: Сожэна предать наказанию, какое положено за убийство матери, ибо кто предаёт свой народ – предаёт свою мать. Цэнену дать коня, дать оружие и отпустить, а если будет ему угодно принять Слово и стать на прямой путь, воссядет он подле меня и будет возвышен над многими».

Мягкий баритон рассказчика лучился силой и доброжелательностью. Так мог бы говорить старший брат с