Читать книгу "Злейший друг - Ирина Лобановская"

На старости лет Георгий Семенович увлекался военными мемуарами, как все в его возрасте грезят молодостью. Воспоминания — это как раз те волшебные одежки, которые от употребления не изнашиваются, а, наоборот, становятся все ярче и ярче. Леднев часто рисовал на бумаге и анализировал, где позиции разных частей. Показывал родным:

— Здесь — наши, а вон там — фаши.

От него все отмахивались.

— А как там наша дача? — вдруг спросил отец. Ксения поморщилась.

Ух, как ненавидела она этот дом: огромный, роскошный, прямо особняк в таком же элитном поселке! Отец выстроил там дом довольно давно, когда еще подобной элитарностью окрестные дворы и сады не блистали. Зато позже, под ярким капиталистическим солнцем, вся округа засияла, поражая взоры и потрясая психику незакаленных граждан, не готовых к зрелищам подобного рода. Высились кирпичные двух- и трехэтажные коттеджи, темнели свежей краской громадные гаражи на несколько машин, утонченно тянулись дорожки и аллейки, ведущие прямиком к тяжелым мощным калиткам, впаянным в несгибаемую крепость заборов.

Отец свой загородный дом лелеял, как все москвичи, убежденные, что за городом жить и дышать полезнее, вычеркивавшие за ненадобностью из памяти Обнинск, Дубну, Электросталь… Не желавшие знать, что Подмосковье задыхается от мусорных свалок, что вода большинства рек и озер там не пригодна ни для купания, ни для питья… Все равно — леса, пруды и луга манили придурковатых горожан зеленью и грибами-ягодами, которыми тоже, кстати, угощаться не стоило. Но угощались. Вволю. Обманывались. Хотели обманываться.

Ксения дачу не любила. Не потому, что так уж боялась отравленного воздуха — в столице он еще хуже. Просто не выносила гонора соседей, всегда встречавших ее ласково-снисходительно:

— А вот и наша артистка! Как успехи? Есть новые роли?

— Как не быть, — бурчала она, торопясь укрыться в доме от надменных, насмешливо-холодных взглядов.

Нередко Ксения удивлялась: надо же, что получилось в результате отцовских трудов и стараний, то есть денег, из их ветхого домушки, где когда-то она чуть не убила Варьку. И мама, стиравшая во дворе… И огромные старые деревья с разлохмаченной, кусками висящей корой… Грядки в дальнем углу, возле сараюшки… Каждый год сестры упоенно отгадывали, на какой этой весной мама посадила огурцы, а на какой — лук. Спорили. Проигрывали друг у друга и выигрывали. Скрипели, неохотно распахиваясь, старенькие окна, темнели деревянные полы… Те самые, с занозами…

И вот теперь вместо всего этого огромного чуда — каменные высокомерные хоромы из светлого кирпича, паркет в комнатах, стеклопакеты и телефон. Коттедж… Звучит выразительно.

Но последние годы загородный чванный а-ля дворец жил самостоятельно, без хозяев. Отец, несмотря на бодрость, ездить туда перестал, мать одна — тем более. Варвара предпочитала кататься всей своей семьей за рубеж, Ксения… О ней и говорить нечего.

Но отец довольно часто вспоминал загородный дом, заводил о нем речь. Как в тот памятный день.

— Почему бы тебе не съездить туда? — загудел Георгий Семенович. — Заодно отдохнешь от города, проветришься… И дачку навестишь.

— Через почему… — пробубнила Ксения, аккуратно обходя отца глазами. — А там с твоим Альбертом не отдохнешь.

Этот Альберт был колоритной, чересчур оригинальной личностью, награжденной к тому же точно такой же своеобразной судьбой.

Георгий Семенович приспособил его стеречь дачу. Жить Альберту все равно было негде.

Его жена, перешагнув пятый десяток, внезапно ошалела и сделала цирковой кульбит — влюбилась в тридцатипятилетнего дэзовского электрика. Обольститель был высок и атлетичен. С электропроводкой обращался на «ты». Нехватка одного резца справа вверху даже его красила, придавала выразительный штришок очевидной харизме.

И Альберт стал грустно напевать слова известной песенки, поменяв там женское имя:

Полюби, Аленушка, электрика, Пока его током не убило…

Взрослая дочь тоже оказалась материнской «электрической» любви не помеха. Тем более что давно намыливалась замуж. И жена объявила Альберту:

— Павлу жить негде. Он из Тулы. Так что съезжай отсюда! И нам не мешай!

Альберт совсем загрустил. Характера у него не водилось никогда, даже в молодые годы, а уж теперь, когда он превратился в облысевшего, пузатого старикашку, Альберт и вовсе не знал, как жить дальше. По профессии он был музыкант, кларнетист. Но из оркестра его давно уже вежливо попросили, потому что Альберт много болел, без конца опаздывал и иногда посреди репетиции вдруг застывал, погружаясь в свои мысли.

— Или музыка, или думы! — изрек руководитель. И Альберт остался без работы.

Он ничуть не расстроился, а засел писать. Пальцы зудели уже давно — Альберт мечтал создать эпопею о своей фамилии, описать всех предков-дедков, глобальный труд, так сказать. А вечерами бегал по концертам. Особенно уважал джаз. Домой он возвращался счастливым, напевая и пританцовывая по дороге. В метро люди смотрели на него, смеялись и радовались, что есть на свете такой забавный, веселый старикашка.

— Кто будет это печатать? — иронически справилась однажды жена, с возмущением оглядывая кучу исписанной бумаги.

Писал Альберт по старинке, шариковой ручкой, не помышляя не то что о компьютере, но даже о пишущей машинке.

— Издам за свой счет, — сказал Альберт. — Маленьким тиражом.

Это было роковой ошибкой. С женой случилась истерика.

— Нахлебник! — кричала она. — Сидишь у меня на шее и еще собираешься на мои деньги издавать свои паршивые творения!

— Почему они паршивые? — искренне удивился непонятливый Альберт. — Ты ведь не читала…

— И не собираюсь! — орала жена. — Выметайся вон!

Георгий Семенович наткнулся на лысоватого, отощавшего, прямо-таки желто-серого человечка возле магазина. Коротышка стоял понуро с большой сумкой и тоскливо глядел перед собой, ничего не видя. Шерстяная детская смешная шапка с помпоном упала на снег. Куртка была чем-то выпачкана.

— Кто это? — спросил Георгий Семенович продавщицу.

Его здесь все знали.

Продавщица хихикнула в ладошку:

— В грузчики приходил наниматься…

Леднев изумился:

— Вот этот?! В грузчики?!

— Ага! Его жена выгнала, а на его место, в супружескую постель, молодого хахаля привела. Он у нас тут электриком. А Альберт — мужик хороший, безропотный. Роман пишет.

— Вот этот?! Роман?! — снова изумился Георгий Семенович, кинув взгляд в окно.

Лысый мужичок по-прежнему смотрел перед собой. Лицо — как засунутое на время в бутылку.

— А чего такого? — вдруг обиделась продавщица. — Нынче все пишут. А он не хуже других, даже лучше, уж вы мне поверьте!