Читать книгу "Пелагия и белый бульдог - Борис Акунин"

Ширяев, опустив голову, молчал. Грудь еготяжело вздымалась.

— Вот вам и твердая улика, равнозначнаяпризнанию. Лагранж картинным жестом указал Бердичевскому и Бубенцову наизобличенного преступника. Затем трижды громко хлопнул в ладоши.

Вошли двое полицейских, очевидно, обо всемзаранее извещенные, потому что сразу же подошли к Ширяеву и взяли его под руки.Он вздрогнул всем телом, но и тут ничего не сказал.

— Доставить в управление, — приказал ФеликсСтаниславович. Поместить в дворянскую. Скоро приедем с господином Бердичевскими будем допрашивать.

Степана Трофимовича повели к выходу. Он всёоборачивался, чтобы посмотреть на княжну, она же глядела на него со страннойулыбкой, непривычно мягкой и чуть ли не ласковой. Меж ними не было произнесенони слова.

Когда арестованного вывели. Спасенныйперекрестился и изрек:

— «На много время не попускати злочествующим,но паки впадать им в мучения».

— Как видите, — скромно сказал Лагранж,обращаясь главным образом к Бубенцову и Бердичевскому, — расследование и всамом деле много времени не заняло. Дамы и господа, благодарю всех за помощьследствию и прошу извинить, если доставил вам несколько неприятных моментов.

Эти сдержанные и благородные слова былипроизнесены с подобающей случаю величавостью, и когда заговорила НаинаГеоргиевна, поначалу все решили, что она имеет в виду именно ФеликсаСтаниславовича.

— Вот что значит благородный человек, не четапрочим, — задумчиво, словно бы сама себе проговорила барышня и вдруг повысилаголос: — Увы, господа блюстители закона. Придется вам Степана Трофимовичаотпустить. Я нарочно захотела его испытать — скажет или нет. Подумайте только,не сказал! И уверена, что на каторгу пойдет, а не выдаст… Не совершал СтепанТрофимович никакого убийства, потому что всю минувшую ночь пробыл у меня. Есливам мало моих слов — допросите горничную. После того как он вчера кинулся замою честь заступаться, дрогнуло во мне что-то… Ну да про это вам ни к чему. Чтоглазами захлопали?

Она неприятнейшим образом засмеялась и странноглянула на Владимира Львовича — одновременно с вызовом и мольбой. Тот молчаулыбался, точно ожидая, не будет ли еще каких-нибудь признаний. Когда же сталоясно, что всё сказано, следственный опыт решительно провалился, а Лагранжпребывает в полной растерянности и даже как бы потерял дар речи, Бубенцовнасмешливо осведомился у представителей власти:

— Ну что, концерт окончен? Можно уходить?Срачица, принеси-ка плащ.

Секретарь безропотно выскользнул из салона ичерез полминуты вернулся, уже в картузе, а своему повелителю доставил легкийбархатный плащ с пелериной и фуражку.

— Честь имею, — сардонически поклонилсяБубенцов и направился к выходу.

Со спины в своем щегольском наряде он былточь-в-точь франтик-гвардионец, каковым, собственно говоря, до недавнеговремени и являлся.

— Тот самый плащ, — громко, нараспев сказалаНаина Георгиевна. — Та самая фуражка. Как она блестела в лунном свете…

Непонятно было — то ли барышня представляетбезутешную Офелию, то ли действительно тронулась рассудком и бредит.

— Мы уедем из вашего гнилого болотца. Можетбыть, мы поженимся и у меня даже будут дети. Тогда мне все простится, —продолжала нести околесицу княжна. — Но сначала надо раздать долги, чтобы всёпо справедливости. Не правда ли, Владимир Львович?

Владимир Львович, стоявший уже в самых дверях,оглянулся на нее с веселым недоумением.

Тогда Наина Георгиевна царственнопрошествовала мимо него, слегка задев плечом, и скрылась в гостиной. Кажется,все-таки научилась покидать сцену не бегом, а шагом.

— Желе-езная барышня, — с явным восхищениемпротянул Донат Абрамович. — Не знаю, кому она собралась долги отдавать, но нехотел бы оказаться на их месте.

— М-да, — подытожил Бердичевский. — АШиряева-то, Феликс Станиславович, придется выпустить. Полицмейстер забормотал:

— Вовсе ничего еще не значит. Допросить-то ужнепременно следует. И Ширяева, и Телианову, и горничную. Возможен преступныйсговор. От такой истеричной и непристойной особы можно ожидать любыхфордыбасов.

Но его уже никто не слушал. Участники опытаодин за другим потянулись к выходу.

* * *

Полина Андреевна Лисицына вернулась наквартиру к своей полковнице в большой озабоченности. Почтенная АнтонинаИвановна ложилась сразу после ужина и в этот поздний час уже видела безмятежныесны, поэтому никто не отвлекал гостью разговорами и расспросами.

Оказавшись у себя в комнате, рыжеволосая дамабыстро разделась, но не приступила к предпостельному туалету, как следовало быожидать, а достала из саквояжа сверток с черным облачением и не более чем заминуту преобразилась в смиренную сестру Пелагию. Тихонько ступая, прошлакоридором и через кухню выскользнула на улицу.

Безлунная, ветреная ночь охотно принялачерницу в свои такие же черные объятия, и монахиня едва различимой теньюзаскользила мимо спящих домов.

С точки зрения Пелагии, «следственный опыт»полицмейстера Лагранжа оказался очень даже полезен — до такой степени, чтовозникла срочная необходимость потолковать с Наиной Георгиевной с глазу на глазпрямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня. Загадочная фотография под названием«Дождливое утро» совершенно не запечатлелась в памяти Полины Андреевны, а междутем чутье подсказывало ей, что именно там может таиться ключ ко всей этойнехорошей истории. Конечно, проще было бы отправиться к княжне прямо отпочтмейстерши, в обличье госпожи Лисицыной, но приличные дамы в одиночку поночному городу не разъезжают и уж тем более не ходят пешком было бы слишкомприметно, а на скромную монашку кто ж обратит внимание.

Идти было далеконько, до самого берега Реки,где стоял старый дом, доставшийся Наине Георгиевне по наследству. Близиласьполночь. В такое время в Заволжске не спят только влюбленные и постовыестражники (последние, впрочем, тоже спят, хоть и в будке), поэтому по дорогеинокине не встретилось ни единой живой души.