Читать книгу "Пелагия и белый бульдог - Борис Акунин"

— Шея? Что вы скажете про шею? — спросилФеликс Станиславович, вздохнув с видом человека, терпение которого на исходе. —Затем мы подробнейшим образом обсудим плечи, спину, бюст, живот, ноги. И прочиечасти фигуры, включая бедра с ягодицами, без этого никак не обойтись.

Голос Лагранжа стал угрожающим, а неловкоеслово «ягодицы» он произнес нараспев, с особенным нажимом.

— Быть может, все-таки обойдемся без этого? —уже напрямую обратился он к Наине Георгиевне.

Та спокойно улыбалась, явно наслаждаясь иобращенными на нее взглядами, и всеобщим смущением. Она не проявляла и малейшихпризнаков стыдливости, которая вчера здесь же чуть не довела ее до слез.

— Ну, предположим, установите вы про грудь иягодицы, — пожала она плечами. — А дальше что? Станете всех жительниц губерниидогола раздевать и опознание устраивать?

— Зачем же всех? — процедил ФеликсСтаниславович. — Только тех, кто у нас на подозрении. И опознание непонадобится, к чему нам этакий скандал? Достаточно будет сверить некоторыеособые приметы. Я ведь сейчас опрос этот для формальности и последующего протоколированияпроизвожу, а на самом деле уже побеседовал с некоторыми из присутствующих, имне, в частности, известно, что на правой ягодице у интересующей нас особы двезаметные родинки, что пониже грудей светлое пигментационное пятно размером сполтинник. Вы не представляете, княжна, до чего внимателен мужской глаз кподобным деталечкам.

Здесь проняло и несгибаемую Наину Георгиевну —она вспыхнула и не нашлась что сказать.

На помощь ей пришла Лисицына.

— Ах, господа, да что мы всё про одни и те жефотографии! защебетала она, пытаясь увести разговор от неприличной темы. —Здесь ведь было столько чудесных пейзажей! Вон там, например, висела совершенноизумительная работа, я до сих пор под впечатлением. Не помните? Она называлась«Дождливое утро». Какая экспрессия, какая игра света и тени!

Матвей Бенционович взглянул на не к местувстрявшую даму с явным неудовольствием, а Лагранж, тот и вовсе грозно сдвинулброви, намереваясь призвать щебетунью к порядку, но зато Наина Георгиевнаперемене предмета явно обрадовалась.

— Да уж, вот о чем следовало бы поговорить,так о той любопытной картинке! — воскликнула она, рассмеявшись — притом зло ибудто бы на что-то намекая. — Я тоже вчера обратила на нее особенное внимание,хоть и не из-за экспрессии. Там, сударыня, самое примечательное было отнюдь нев игре света и тени, а в некой интереснейшей подробности…

— Прекратить! — взревел Феликс Станиславович,наливаясь краской. Вам не удастся сбить меня с линии! Всё это виляние ничего недаст, только попусту тратим время.

— Истинно так, — изрек Спасенный. — Сказано:«Блаженни иже затыкают ушеса своя, еже не послушати неможнаго». И еще сказано:«Посреди неразумных блюди время».

— Да, Лагранж, вы и в самом деле попустутратите время, — сказал вдруг Бубенцов, отрываясь от бумаг. — Ей-богу, у менядел невпроворот, а тут вы с этой мелодрамой. Вы же мне давеча докладывали, чтоу вас есть твердая улика. Выкладывайте ее, и дело с концом.

При этих словах Матвей Бенционович, которомуничего не было известно ни о «твердой улике», ни о самом факте какого-тодоклада полицмейстера Владимиру Львовичу, сердито воззрился на Лагранжа. Тотже, стушевавшись и не зная, перед кем оправдываться в первую очередь, обратилсясразу к обоим начальникам:

— Владимир Бенционович, я ведь хотел со всейнаглядностью прорисовать, всю логику преступления выстроить. И еще измилосердия. Хотел дать преступнику шанс покаяться. Я думал, сейчас установим,что на фотографиях была княжна Телианова, Ширяев вспылит, начнет за неезаступаться и признается…

Все ахнули и шарахнулись от СтепанаТрофимовича в стороны. Он же стоял как оцепеневший и только быстро поводилголовой то вправо, то влево.

— Признается? — насел на полицмейстераБердичевский. — Так у вас улика против Ширяева?

— Матвей Бенционович, не успел доложить, тоесть не то чтобы не успел, — залепетал Лагранж. — Хотел сэффектничать, виноват.

— Да что такое? Говорите дело! — прикрикнул нанего товарищ прокурора.

Феликс Станиславович вытер вспотевший лоб.

— Что говорить, дело ясное. Ширяев влюблен вТелианову, мечтал на ней жениться. А тут появился столичный разбиватель сердецПоджио. Увлек, вскружил голову, совратил. Совершенно ясно, что для тех нюпозировала ему именно она. Ширяев и раньше знал или, во всяком случае,подозревал об отношениях Поджио и Телиановой, но одно дело представлять себеумозрительно, а тут наглядное доказательство, и еще этакого скандальногосвойства. О мотивах, по которым Поджио решился на эту неприличную выходку, ясудить не берусь, потому что непосредственного касательства к расследуемомупреступлению они не имеют. Вчера на глазах у всех Ширяев накинулся на обидчикас кулаками и, верно, убил бы его прямо на месте, если бы не оттащили. Так ондождался ночи, проник в квартиру и довел дело до конца. А после, еще ненасыщенный местью, сокрушил все плоды творчества своего лютого врага и самыйаппарат, при посредстве которого Поджио нанес ему, Ширяеву, столь тяжкоеоскорбление.

— Однако про всё это нами было говорено иранее, — с неудовольствием заметил Бердичевский. — Версия правдоподобная, новся построенная на одних предположениях. Где же «твердая улика»?

— Матвей Бенционович, я же обещал вам, чтопроверю всех основных фигурантов на предмет алиби. Именно этим мои агентысегодня и занимались. Петр Георгиевич вчера напился пьян, кричал и плакал доглубокой ночи, а после слуги его отваром выпаивали. Это алиби. ГосподинСытников прямо отсюда отправился на Варшавскую, в заведение мадам Грубер, ипробыл до самого утра в компании некой Земфиры, по паспорту же МатреныСичкиной. Это тоже алиби.

— Ай да двоеперстец, — сказал ВладимирЛьвович, присвистнув. — Готов держать пари, что Земфира Сичкина внешностью хотябы отчасти напоминает Наину Георгиевну, на которую его степенство давнооблизывается.

Донат Абрамович, оторопевший от этакогоповорота, смолчал, но бросил на Бубенцова такой взгляд, что стало ясно —проницательный психолог в своем предположении не ошибся.

— Ну а что до господина Ширяева, — подвел-такик эффекту полицмейстер, — то у него никакого алиби нет. Более того, достоверноустановлено, что в Дроздовку он ночевать не вернулся, ни в одной из городскихгостиниц не останавливался и ни у кого из здешних знакомых также не появлялся.Позвольте же спросить вас, — сурово обратился он к Степану Трофимовичу, — где икак провели вы минувшую ночь?