Читать книгу "Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки - Роберт Райт"

Греки были не первыми повелителями Израиля, указывающими на подчиненность природы законам. К периоду пленения вавилонские астрономы уже умели предсказывать лунные и солнечные затмения. Как отмечал Барух Холперн, это «понятие о предсказуемости неба» могло спровоцировать «глубокую теологическую путаницу, так как независимость богов внезапно оказалась под сомнением»48. И кроме того, полагает Холперн, израильские мыслители могли усвоить азы науки о небесах задолго до пленения; вавилонских астрономов нанимали ассирийцы, которым израильтяне подчинялись большую часть VIII века до н. э.

Согласно этим взглядам, ярость Библии, обращенная на тех, кто поклоняется божествам с неба как «небесному воинству», могла иметь как интеллектуальную, так и политическую основу. В конце концов, с какой стати приписывать независимость, а тем более божественность тем, кто демонстрирует столь механическое поведение? Зачем изучать это поведение в поисках предзнаменований? («Так говорит Господь: не учитесь путям язычников и не страшитесь знамений небесных, которых язычники страшатся»)49. Гораздо проще было поверить в то, что за движениями ночного неба, подобными работе часов, стоит единственный истинный и независимый бог («Господь сил»). Как говорит Второисайя, «поднимите глаза ваши на высоту небес, и посмотрите, кто сотворил их? Кто выводит воинство их счетом? Он всех их называет по имени»50.

Вероятно, самый примечательный кандидат на роль оказавшего имперское влияние на израильскую теологию – Персия, владычица Израиля в период между господством вавилонян и греков. Персидскую религию, зороастризм, обычно называют «дуалистической», так как в ней фигурирует не просто один милосердный бог, оберегающий бог-творец, а два божества, ведущих битву, – доброе и злое. Опять-таки и в христианстве, и в иудаизме есть сатана, злобное и вряд ли слабое сверхъестественное существо, тем не менее мы называем эти религии монотеистическими. Во всяком случае, зороастрийский «дуализм» Персии находился ближе к монотеизму, чем любая среднестатистическая древняя религия51.

Более того, в отношениях Израиля с Персией присутствует замечательный лубрикант межрелигиозного обмена: логика ненулевой суммы. Еще со времен завоевания персидским царем Киром Вавилона, если не раньше, пленники видели в нем союзника. И он оправдал их веру, вернул их в Иерусалим и правил новым Израилем, держа его на длинном поводке. Но не подумайте, что в результате израильтяне не стали охотнее воспринимать теологический вклад Кира: он единственный неизраильтянин во всей Библии, названный древнееврейским словом «мессия»52. А через несколько стихов после этого мессианского описания Кира, как однажды заметил исследователь Мортон Смит, появляется Яхве, по описанию напоминающий «хорошего» зороастрийского бога Персии, Ахура Мазда53. Все это побудило Смита задуматься: неужели персидское влияние на израильскую теологию было тщательно продуманным элементом политической стратегии Персии с древних времен?54

Возможно. Но израильская теология пленения или изгнания так органично вырастает из доизгнаннической, иосианской, теологии и так хорошо отвечает психологическим потребностям изгнанников, что вряд ли она была новинкой, привезенной из Персии. Гораздо проще поверить в сближение давних течений израильской мысли со стратегическими потребностями Кира55. Разумеется, Кир имел возможность отдавать одним течениям предпочтение перед другими. Он следил за тем, какие израильтяне, и, вероятно, какие израильские тексты вернулись в Иерусалим, чтобы подготовить почву для управления страной. Возможно, монотеизм показался Киру более благоприятным для гармонии в империи, чем альтернативные теологии тех времен56. И действительно, в следующей главе мы увидим подтверждение того, что постизгнаннические теологи Израиля действовали в соответствии с замыслом Кира.

И наконец, ряд возможных факторов консолидации авраамического монотеизма приблизительно соответствует недостатку свидетельств о них57. Смирение – уместная позиция для каждого, кто рискнет высказать мнение о том, как и почему монотеизм возник и утвердился в Древнем Израиле. Тем не менее если библейские тексты, которые принято считать «изгнанническими» (относящимися к периоду пленения), действительно таковы, мы можем получить представление о том, какие силы приводили в движение первые явно монотеистические порывы Израиля, и также мельком увидеть характер единственного истинного бога при его рождении.

Какого рода богом он был? Беспристрастное изучение этих текстов едва ли позволяет сделать вывод, что он был таким, каким хотели бы считать его многие современные приверженцы авраамических религий: высоконравственным в нынешнем понимании богом вселенского сострадания. Если бы понадобилось дать односложный ответ на простой вопрос, встающий при виде этой картины – был ли авраамический бог богом мира и терпимости в тот момент, когда он стал правителем вселенной? – Ответ был бы отрицательным.

Разумеется, таких кратких и простых ответов никто от нас не требует. Характер бога в тот момент истории был замысловатым – несомненно, разногласия по этому поводу возникали даже в среде изгнанников-монотеистов, – и большей частью утратил эту замысловатость в тумане истории. Но если обратиться к древнейшим библейским текстам, недвусмысленно объявляющим о пришествии монотеизма, и задаться вопросом о том, какими чувствами наиболее непосредственно обусловлено это объявление, ответом, скорее, окажется ненависть, нежели любовь, скорее возмездие, чем милосердие. В той степени, в которой мы можем судить, единственный истинный Бог – Бог иудеев, затем христиан, затем мусульман – изначально был богом мщения.

К счастью, в предыдущей фразе скрыта сноска: «Но это неважно». Спасение мира в XXI веке вполне может зависеть от миролюбия и толерантности авраамического монотеизма, но не зависит от того, были ли эти свойства присущи монотеизму при рождении. Все потому, что монотеизм в нравственном отношении оказался на редкость податливым, способным при благоприятных обстоятельствах стать кладезем терпимости и милосердия. Как мы увидим в дальнейших главах, этот факт проявился в последующей истории иудеев, христиан и мусульман.

Конечно, наиболее известный пример связан с христианами. Новый Завет содержит недвусмысленную декларацию всеобщего милосердия и напрямую противопоставляет его ветхозаветной морали. Иисус говорит: «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших… молитесь за обижающих вас»58.

Если тезис данной книги верен, тогда вполне вероятно, что иудейские писания могли бы пополниться таким высказыванием, если бы их авторы оказались в обстоятельствах, сравнимых с обстоятельствами христианских авторов приведенного отрывка. И действительно: как мы увидим через несколько глав, это высказывание почти идентично найденному в Еврейской Библии. Возможно, оно и послужило источником вдохновения для слов, позднее приписанных Иисусу.

Оборотная сторона этого тезиса заключается в том, что это проявление великодушия не запечатлелось накрепко в христианских душах, как мщение не наложило отпечатка на души иудеев. Если бы христиане очутились в положении плененных евреев, теологические реакции тех и других вполне могли оказаться сопоставимыми.