Читать книгу "Горький апельсин - Клэр Фуллер"

Он словно дал мне оплеуху. Я не заметила, чтобы на меня кто-то пялился – во всяком случае, на то, как я выгляжу.

– Что ж, – сказал он, – спокойной ночи, Фрэнни.

Я смотрела, как он удаляется. Когда он вошел к себе и дверь за ним закрылась, я повернулась и побрела наверх по винтовой лестнице, ведя костяшками пальцев по шершавой стене, обдирая их и не замечая боли.

* * *

Ночью я проснулась от того же звука в соседней комнате: кто-то встряхивал мокрое белье и царапал когтями оконную раму. Я подумала о доске, которой заколотила разбитое окно: может, она отскочила? Но я была уверена, что нет. Я лежала, вспоминая мать. То, как смерть съежила ее плоть, создавая впечатление, будто у нее, уже мертвой, успели отрасти ногти и волосы. Я вытащила из-под головы подушку, положила на лицо, вдыхая запах нестираного белья, и прижала ее к ушам. Задушить себя невозможно.

* * *

Утром я никак не могла встать. Поднялась в полдень, выпила три стакана воды и две таблетки от головной боли и забралась обратно в постель. Шум, который доносился ночью из-за стены, казался мне теперь чем-то невероятным. Позже, понастоящему проснувшись и увидев сияние дня, я долго еще лежала в постели, составляя вместе кусочки вчерашнего вечера, вспоминая с разочарованием, как Питер заметил, что фонтан делал не Канова. Я уверяла себя, что неправильно поняла его слова о моем халате: ему нравится одежда, которую я ношу, вот что важно. И я вспомнила, как он смотрел на меня, вспомнила прикосновение его пальцев к моей руке, когда мы стояли на лестничной площадке, и проскочила мысль, что он бы поцеловал меня там, будь он свободен.

И все-таки, поднявшись с постели, я надела прежний халат, а не тот, в котором была вечером. В голубой гостиной я потрогала изуродованных павлинов на обоях и вздрогнула, когда в зеркале отразилась согбенная фигура: носатое лицо, руки – словно лапы с когтями. Как мать на смертном одре. Но тут фигура разогнулась, распрямилась – это был Питер. В одной руке он держал рулетку, в другой планшет с листками бумаги, а за ухом у него торчал карандаш. Он честно работал.

– Привет-привет, – улыбнулся он.

Я глянула на свои руки и увидела, что они трясутся.

– С вами все в порядке? Извините насчет вчерашнего. Многовато выпил. – Питер тоже опустил взгляд. – Что вы с собой сделали?

Взяв меня за руку, он осмотрел мои содранные костяшки. Я выдернула руку. Я хотела, чтобы он знал, но чтобы мне не пришлось говорить ему об этом.

Дверь открылась, и вошла Кара в новом платье – зеленый шелк, широкий подол, ниспадающий от бедер к полу. Спина была открыта до самой талии, и лопатки у нее торчали, точно культи крыльев. По вороту платья были пришиты страусиные перья, выкрашенные в зеленый цвет.

– Что скажете? – Она начала кружиться в центре комнаты. Зеркало отражало мелькание зеленого пуха, который летел от перьев и падал вокруг нее. – Я нашла еще один гардероб, он весь забит нарядами.

– Прекрасная вещь, – отозвалась я.

Кара была прекрасна, но теперь я видела, что она это отлично знает. Мы с Питером смотрели, как она вертится, что-то мурлыча и улыбаясь сама себе.

– По-моему, птицы все равно попада́ют в дом, – прошептала я Питеру так, чтобы Кара не слышала.

– На чердак?

Он не отрывал от нее взгляда. Я не могла понять, что в этом взгляде – любовь или ненависть.

– Не могли бы вы посмотреть?

– Конечно. – Он свернул рулетку.

Кара перестала кружиться.

– Вы слышали среди ночи черного дрозда? – Она приподняла зеленую ткань платья, уронила ее. До материи добралась моль – проела нижнюю часть подола, обратив ее в кружево. – Он пел на тутовом дереве.

* * *

– Вы суеверны? – спрашиваю я Виктора.

– Как вы себя чувствуете, мисс Джеллико? – Он склоняется ко мне.

– Вы суеверны?

На сей раз я, видимо, произнесла это вслух, потому что он откликается:

– Черные кошки и кроличьи лапки?

– Да, всякое такое, – говорю я, и он наклоняется еще ниже, чтобы послушать. – Белые коровы и бабочки, полевые мыши и зайцы. Однажды я видела зайца в линтонсской библиотеке.

Виктор весь напрягается, надеясь, что в его руках окажется сеть, при помощи которой он может меня спасти. Детский сачок на палочке, который он опустит в бешено несущийся поток, где я верчусь в водоворотах. Он бы меня оттуда вытащил, если бы сумел. Но теперь меня уже ничто не остановит: меня несет по течению. Скоро я доберусь до водопада, и меня смоет с обрыва, и это будет конец.

– Считается, что это оборотни, – поясняю я. – Что они предстают женщинами. Кара держала под кроватью кусок заячьего меха. Говорила мне, что это делает ее более желанной для Питера и наделяет его мужской силой.

– И это помогло? – спрашивает он.

– Нет.

– Она ревновала вас к нему, верно? – интересуется он после короткой паузы. Ему хочется, чтобы эта беседа продолжалась.

– Вы верите в непорочное зачатие? – спрашиваю я в ответ.

– Верю, – говорит он чуть ли не с обидой в голосе. Он хороший актер. – Если мы будем это отрицать, значит, Христос был просто человек, а ведь мы знаем, что это не так. Он – Сын Божий. Воплощение Бога в Христе – один из краеугольных камней моей веры.

Я замечаю, что в комнате – одно из Помогающих Лиц. Он всегда демонстрирует рьяную религиозность, когда нас кто-то может услышать.

– Кара и об этом вам рассказывала? – шепчет он, по-прежнему пытаясь вытянуть из меня правду.

– А вы знали, – говорю я, – что даже в девятнадцатом веке ирландцы еще верили, что зайчихе не нужен заяц для того, чтобы зачать?

Виктор поднимает брови.

– Партеногенез, – говорю я (или мне кажется, что говорю).

Но фигура Виктора блекнет, и я снова вижу зайца в библиотеке. Он плачет, издает какой-то задушенный стон, тот звук, который они производят, когда страдают.

– Ш-ш-ш, миссис Джеллико, – говорит Помощник.

Я держу в руке горлышко бутылки из-под шампанского, нижняя половина отломилась, и края заострены, иззубрены. Заяц встает на задние ноги, а передними начинает боксировать, но при этом он делается выше ростом, его янтарные глаза проваливаются, вместо шерсти появляется человечья кожа, передние лапы обращаются в руки – и вот передо мной Кара, сбоку на голове у нее рана, широкая и кровавая. С моей бутылки на страницы книг падают капли.

* * *

Каждый день Кара ездила на велосипеде в город – за продуктами. Питер провожал ее без всяких комментариев, но, если она отсутствовала дольше двух часов, он, прислонившись к столбу ворот, все курил, высматривая на аллее клубы пыли от ее велосипедных колес. Не знаю, как бы он поступил, если бы она не вернулась. Мы хорошо ели, много (едва ли не слишком много) пили, то и дело потрошили музей, добывая там вещи, которые нам требовались или просто нравились. Мы пользовались медными кастрюлями, столовой посудой тонкостенного фарфора и хрустальными бокалами. Когда они слишком загрязнялись, мы приносили еще, а немытое складывали у стен и под столом.