Читать книгу "Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей - Бертран Рассел"

Увы, слухи не были беспочвенными. Жрецы и евнухи оцепенели от страха. Ничего даже отдаленно похожего на этот кошмар не случалось ни разу с тех пор, как лже-Инка давным-давно отказался есть невесту. В замешательстве они решили потянуть время. Они скрывали от Инки упрямство Диотимы и при этом оказывали на нее все доступное им давление, чтобы сломить ее решимость и принудить к повиновению. С этой целью они устроили ей серию встреч с людьми, более всего способными, по их мнению, на нее повлиять.

Первой к ней привели мать, особу гордую и надменную, чуждую проявлению чувств, кичившуюся своей сдержанностью. Теперь ее словно подменили. Она чувствовала себя униженной, ходила, потупив взор, не осмеливалась видеться с подругами, боясь осуждения или, того хуже, сочувствия. Она нашла дочь в голой камере, в комбинезоне заключенной, исхудавшей на тюремном пайке – хлебе и воде. Сотрясаясь от рыданий и не вытирая бегущих по лицу слез, она разразилась бессвязным потоком горестных упреков:

– О, Диотима, как ты можешь подвергать отца и мать такому страшному унижению? Или ты забыла свое невинное детство, когда моими стараниями росла умной и достойной, с каждым днем все больше оправдывая наши высокие надежды на твое будущее? Неужели тебе безразлична твоя гордая семья, веками высоко несшая историческое знамя в нашем славном краю? Неужели ты способна навлечь на любящих тебя людей самую страшную судьбу, какая только может выпасть человеку, – позор, стыд из-за бесстыжей дочери? О, Диотима, я не могу себя заставить в это поверить. Скажи, что это дурной сон, и моя любовь вернется к тебе, станет прежней! – Больше она ничего не смогла сказать, потому что захлебнулась рыданиями.

Пока длились материнские уговоры, Диотима не шевелилась. Потом она спокойно и внешне холодно ответила:

– Мама, речь идет о большем, чем родительская любовь, чем семейная гордость, даже чем это тысячелетнее государство. Потому что это государство – знаю, ты не в силах признать этот факт, – зиждется на лжи, жестокости и мерзости. Я не могу в этом участвовать. Если меня не трогают твои слезы, то дело не в холодности. Дело в том, что я горю другим пламенем, оно сильнее всего, что ты можешь вообразить. Ты не поймешь меня и тем более не одобришь. Лучше забудь, что у тебя была дочь, которая так тебя подвела.

Отчаявшаяся мать медленно отвернулась и покинула Диотиму.

На следующий день после неудачи матери в камеру привели отца. Он действовал по-другому.

– Ну-ну, упрямая дурочка! Вижу, ты удручена тем, что слишком рано и слишком быстро узнала о вещах, которые мы, придворные, давно знаем и принимаем. Ты же не воображаешь, что разумные люди верят всей этой болтовне про Солнце с Луной? Считают, что Инка, которого все мы знаем и презираем, раз в год, по календарю, превращается в божество? Нам доподлинно известно, что во время так называемой священной ночи никакие религиозные мотивы его не вдохновляют. Но мы не поднимаем шум, который грозишь устроить ты, поскольку знаем, что эта вера, при всей ее беспочвенности, полезна государству. Через нее оно почитается, а мы сохраняем порядок дома и власть над миром. Что, по-твоему, случится, если чернь станет думать, как ты? В Перу начались бы беспорядки, в других странах – мятежи; и очень скоро расползлась бы вся ткань цивилизованного общества. Безрассудная девчонка! Ты отказываешься стать жертвой Инки, не думая о том, что на самом деле жертва приносится закону, порядку и стабильности в обществе, а не вульгарному владыке. Ты пустословишь о правде, но разве правда сохранит империю? Разве профессор не научил тебя, что все империи всегда строились на полезной лжи? Боюсь, ты анархистка. Не раскаешься – не надейся, что государство тебя помилует.

– Отец, – был ее ответ, – учитывая наши семейные традиции, не приходится удивляться, что ты обожествляешь перуанское государство. Нужно сильно напрячь воображение, чтобы представить устройство общества, отличное от того, при котором ты прожил всю жизнь. Боюсь, воображение не относится к твоим сильным качествам. А я представляю себе мир лучше того мира, который создала наша раса: в нем больше справедливости, больше милосердия, любви и, главное, правды. Может быть, на пути к лучшему миру будут катаклизмы и беспорядки, но все равно лучше это, чем мертвая неподвижность всех наших государственных и частных гнусностей.

При этих ее словах отец побагровел от гнева и заорал:

– Непочтительное дитя! Предоставляю тебя твоей судьбе! – И он выскочил из каземата на солнечный свет.

Следующим упрямую заключенную навестил профессор. Он вошел в ее камеру с выражением вкрадчивой благостности и обратился к ней убедительным тоном, стараясь скрыть властность:

– Моя бедная девочка, мне больно видеть тебя здесь. Мне трудно не думать, что в этом отчасти виноват я сам. Ты целый год слушала мои лекции, но мне не удалось привить тебе понимание общественного долга, которое позволило бы тебе преодолеть этот внутренний протест. Но ответь, Диотима, в чем именно и по каким причинам ты не согласна с учением, с которым мне, недостойному, выпало знакомить тебя и твоих сверстников?

– Что ж, – промолвила она, – раз вы спрашиваете, я отвечу. Я не верю ни в излагаемые вами факты, ни в теорию. Полагаю, ваша концепция общественной пользы невыносимо узка, а ваша вера в незыблемость догмы настолько негибка, что несет гибель и интеллекту, и чувству. Меня возмущает ваше безразличие к истине и услужливость перед властью, вызывающей одно презрение. Ну вот, воздух стал чище. Теперь я готова выслушать вас.

От ее грубости профессор вспыхнул и уже был готов разразиться бранью, но, поступив так, он предал бы традиции своего сословия. Поэтому он взял себя в руки. Грубость не красила Диотиму. Она настолько пренебрегла уклончивостью, что ему оставалось только сожалеть об этом. Она позволила себе углубиться в область фактов, которая для посвященных является только предгорьем недосягаемого хребта мудрости. Радуясь своей сдержанности, он сказал себе, что девчонка изнурена и что сидение на хлебе и воде кому угодно испортит настроение. Призвав на помощь многолетнюю лекторскую привычку, он ответил на ее отповедь в манере, которая непременно восхитила бы слушателя, понимающего, как велик он и как молода она.

– Диотима, – сказал он, – похоже, кое о чем ты не осведомлена. Невзирая на поздний час, я обязан сделать все, чтобы рассеять твое неведение. Начну с того, что лежит в основе всего остального: ты отрицаешь божественность Святого Захатополка?

– Отрицаю, – подтвердила она. – Нас учат, что он чудесным образом спустился с небес. А по-моему, он прилетел на вертолете со скрытого за облаками плато. Нам внушают, что он не умер, а волшебно вознесся на небеса, когда завершились его земные труды. В это я тоже не верю. Скорее всего, окружившая его, смертельно захворавшего, генеральская камарилья лишила его всякого контакта с внешним миром. Потом его труп сбросили в кратер Котопакси. Легенды подобного рода тайно передавались из поколения в поколение в моей семье, патриарх которой был в той затее заправилой. Со всех взяли клятву держать язык за зубами, в курсе одни мужчины. Но у них случается высокая температура, сопровождаемая бредом, а это то состояние, когда выбалтываются даже величайшие секреты.