Читать книгу "Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей - Бертран Рассел"

Глава V

Диотима

После того как Фрею увели, чтобы обожествить и умертвить, у Диотимы резко изменилось настроение. Раньше она веселилась и шутила. Любительница интеллектуальных игр, она, участвуя в спорах, больше следила за логикой, чем думала о последствиях для себя. Но теперь, под влиянием невосполнимой утраты озаботилась последствиями ложной веры. Она возненавидела официальную теологию. Она больше не сомневалась в том, что Захатополк был человеком из плоти и крови и что его учение о превосходстве перуанцев представляет собой не что иное, как перевод идеи национального зазнайства на понятный людям язык. Все ритуалы, связанные с зимним солнцестоянием, она стала воспринимать как апофеоз абсурда и жестокости. Теперь ее мнение состояло в том, что Фрею принесли в жертву не Богу, а похотливому cкоту. Но бунт против настолько укоренившейся системы был бы нелегким делом; до поры до времени она довольствовалась внутренней борьбой. По мере оформления бунта у нее в голове она все больше подавляла его внешние проявления. Томас, опасавшийся ее бунтарства, уже надеялся, что она успокоилась. Когда он спорил с ней на тему зарождения сомнений, которыми она вначале с ним делилась, она не отвергала его доводы, и он воображал, что сумел ее переубедить. Она видела его любовь и могла бы ответить ему тем же, если бы не растущее увлечение вставшей перед ней задачей невероятной сложности. Это чувство приводило к отчужденности и не позволяло ей полностью отдаться страсти к земному человеку. Томас страдал, чувствуя все это. Наконец наступил день, когда она решила, что больше не может скрывать от него мысли, не перестававшие преследовать ее ни днем, ни ночью.

Ранним утром Томас и Диотима гуляли вдвоем в глубокой долине, окруженной высокими вершинами Анд. У их ног простирался ковер весенних цветов. Над ними, на головокружительной высоте, громоздились снежные пики, дерзко пронзавшие небесную голубизну. Почти вся долина еще тонула в тени, но кое-где между тенями от гор проскальзывали яркие солнечные лучи. Спокойные точеные черты Диотимы казались Томасу синтезом теплой красоты внизу и холодной невозмутимости в вышине. Чудесный пейзаж и красавица рядом с ним привели его в чуть ли не сверхчеловеческий экстаз. Любовь горела в нем огнем, но он сдерживал свое чувство, потому что ему сопутствовало нечто большее, чем любовь, – почтительный ужас, изумление, суеверный трепет, осознание того, на что способен человек. Обычные слова любви казались ему сейчас жалкими, и он долго шагал в потрясенном молчании. Наконец, повернувшись к ней, он произнес:

– Только сейчас я начинаю понимать, как надо прожить жизнь.

– Да, – подхватила она, – жизнь должна быть красивой, как цветы, недвижимой и ясной, как горные вершины, неохватной и бездонной, как небо. Можно прожить жизнь и так. Но не среди уродства и ужаса, царящих в нашем обществе.

– Уродство и ужас?! – поразился он. – О чем это ты?

– Уродство – это когда обычному человеку, принимаемому за бога, позволяют совершать неописуемые гнусности.

При этих ее словах Томас задрожал и отступил назад.

– Обычному человеку?.. – пролепетал он. – Ты же не имеешь в виду божественного Захатополка?

– Его самого, – подтвердила она. – И никакой он не божественный. Возвеличивший его миф – порождение страха: перед смертью, ударами судьбы, стихией, человеческой тиранией. С этих горных вершин вниз в долины порой обрушивается смерть. Силы, царствующие вверху, кажутся жестокими, вот и появляется чувство, что их страшную неумолимость можно смирить только жестокостью. Но любой страх подл, и не менее подлы проистекающие из него мифы, как и люди, вдохновленные этими мифами. Захатополк – не бог, а скотина, кое в чем он даже хуже животного. В ритуале принесения в жертву Фреи не было ни капли божественного. Божественность – вообще выдумка. Боги – это тени наших страхов, вызванных непроглядностью ночи. В них воплощено самоуничижение человека перед силами, способными стереть его в порошок. Человек – раб времени, не способный оценить вечное мгновение, если в конечной системе координат оно так скоротечно. Но я не буду простираться ниц. Пока живу, буду стоять прямо, беря пример с горделивых гор. Если грянет беда, что, без сомнения, случится, то это произойдет вне меня. Цитадель моей веры в то, что может быть, непременно устоит.

Пока он ее слушал, внутри у него бушевал страшный конфликт. Часть его – та, что только мгновение назад сливалась с ней в запредельном единстве, воспламенялась от ее слов и безмолвно ей поддакивала. Но другая его часть, не менее, если не более сильная, корчилась от возмущения. Все, чему его учили, все, что он знал об обществе, в котором они жили, ужас и священный трепет, вселенные в него с младенчества, – все это бурно восставало; холодный безбожный мир, который она рисовала, наполнял его космическим страхом. Лучше уж Бог, думал и чувствовал он, пусть жестокий, но не полностью чуждый, ведь Ему присущи страсти, подобные нашим; лучше Бог, чем бескрайняя, ледяная, безжизненная вселенная, бездумная и вечно ускользающая, ничего не сулящая человеку, созданному ею без всякой цели, и готовая его уничтожить без тени раскаяния.

Пока что космический ужас Томаса пересиливал даже его любовь. Бледный и дрожащий, он повернулся к Диотиме и сказал:

– Нет. Я не могу принять твой мир, не могу жить с такими мыслями, как у тебя. Не могу поддерживать жалкий огонек человеческого тепла посреди неизмеримой ледяной бесчеловечности. Если ты ставишь своей задачей сокрушить веру моих отцов, то наши пути, увы, разойдутся.

Они медленно брели молча, пока не показался единственный в той горной долине дом. Там их подстерегали евнухи Инки. «Ты избранница», – сказали они Диотиме и уволокли ее. Томас смотрел ей вслед, пока не потерял из виду, но ни слова не сказал и пальцем не шевельнул.

О выборе Диотимы невестой года было официально объявлено ее родителям, а также профессору Дриуздустадесу, чтобы он объяснил своим студентам ее отсутствие. Родители, следуя существовавшей с незапамятных времен традиции, устроили многолюдный прием, празднуя оказанную их дочери честь. На нем собралась вся аристократия Куско со свадебными подарками, звучали поздравительные речи. Мать Диотимы принимала подарки и внимала речам, вежливо изображая смирение. Отец, грузный человек, старавшийся сохранять горделивую осанку, демонстрировал солдатскую невозмутимость, старательно скрывая свою радость. Прием удался, семья Диотимы покорила новую общественную высоту.

Профессор – и тот ощущал на себе отблеск славы Диотимы. Без сомнения, это Богиня Луны постаралась, чтобы Диотима удостоилась чести воплотить Божество. Профессор Дриуздустадес поздравлял сына с такой подругой, но огорченно отмечал, что Томас радуется до обидного мало. Сначала он утешал себя мыслью, что сын еще молод, а потому, как это ни постыдно, сожалеет о скором расставании с Диотимой.

Но через несколько дней поползли чудовищные слухи. Люди шептались, что Диотима отвергает оказанную ей честь, отказывается участвовать в церемониях очищения, отрицает проникновение в нее Богини Луны, неуважительно высказывается об Инке и – о, ужас, о, позор! – утверждает, что Солнце и Луна продолжат восходить сами по себе, без всяких ритуалов богоявления.