Читать книгу "В Советском Союзе не было аддерола - Ольга Брейнингер"

– Я со всем справлюсь, – убеждала я. – Я смогу. Мне просто нужно немного времени.

На все нужно было время. Я называла это – смириться, врачи называли это – принять. Принять свою болезнь, принять, что ты – это как бы не совсем ты, а временами ты, временами какой-то другой человек, которым ты не хочешь быть, но который не спрашивает. Время на то, чтобы научиться снова хотя бы немного думать шаг за шагом и хотя бы немного приучить себя к этой мысли. Время на то, чтобы придумать новый образ жизни, – такой, с которым я могла бы справиться. Так я говорила всем. На самом деле я искала способ вернуться назад. Мне казалось, что я заблудилась, – но кто не терял дорогу и не находил ее? Нужно было сфокусировать свои силы вокруг какой-то идеи. И я продолжала надеяться, что найду эту идею и, отталкиваясь от нее, как это произошло со мной в больнице, смогу найти возможность восстановить все так, как было.

Надеялась, что я не потеряла работу – просто сделала перерыв. Что не потеряла друзей – просто пообещала вернуться. Что не перестала быть собой. Просто на время забыла.

Пока я была в больнице, мне начали приходить письма из университетов, куда я подавала документы в прошлом году. Мама оставляла их, как и остальную почту, на полке в моей комнате. Я провела несколько дней, размышляя об этом. Кремовые конверты с университетскими гербами казались отголоском прошлого – я смутно помнила, что какой-то осенью сдавала экзамены, проходила тесты, заполняла документы и строила планы о докторантуре и карьере. Значит, тогда это представляло для меня смысл. И хотя все говорили: и думать забудь – тайком от родителей я подтвердила приглашение в Гарвард. Может быть, вернуться в Нью-Йорк было бы слишком, решила я, но начать все заново – нет. И продолжала, просыпаясь каждый день и ощущая пустоту, которая не уходила, надеяться, что в один день я найду, за что ухватиться, и все получится. Довольно абсурдно, довольно глупо, довольно от безысходности – но я верила, что вернуться можно.

Тогда и родилась эта идея. Точнее, нет, не так: идея витала в воздухе давно, и родители то и дело об этом заговаривали – и то решали одновременно взять отпуск и поехать туда, то хотя бы кто-то один, то мы собирались всей семьей… Но всегда что-то оказывалось важнее – их работа, мое поступление в университет, их переезд с Брайтон-Бич в Белмонт в Большом Бостоне, потом моя работа, потом мы с Адамом стали проводить каникулы вместе. Ну а потом началась моя история, и всем стало не до московского прошлого. Родители периодически начинали и забывали разговоры о том, что нужно официально вступить в наследство, разобраться со всем, разобраться с документами на дедушкину квартиру, которую мамина двоюродная сестра продолжала сдавать, – и, наверное, продать ее, потому что никто и никогда уже туда не вернется. Так же периодически начинались и забывались разговоры о том, что нет, нужно продолжить сдавать эту квартиру и оставить ее за собой, потому что это наше прошлое и его нельзя продать. И периодически возникали и застывали в воздухе разговоры о том, что как-то немного предательски было бы это прошлое отставить в сторону и делать вид, что его не было. А потом началась я, со всеми ужасами для своей семьи, и вопрос был отложен на непонятные времена.

И вот однажды, во время завтрака, мама обронила: тетя ищет новых жильцов в нашу квартиру в Москве.

– А что случилось со старыми? – спросила я, царапая вилкой скатерть.

– Не знаю, – сказала мама. – Мона, перестань это делать, что за дурацкая привычка! Соня сказала, что они выезжают в конце мая и что ей надо знать, что мы решили, и искать новых людей или нет. Она хочет, чтобы мы уже приняли какое-то решение, потому что ей надоело с этим возиться. Не могу же я объяснить ей, что нам сейчас совсем, совсем не до этого!

Нет, вообще я все это представляла себе очень смутно. У меня в голове мама-Россия выглядела приблизительно так же, как вторая стена в моей комнате. Туда я прикрепляла картинки про историческую родину, которые годами вырезала из журналов у себя, друзей, на столиках в кафе и на диванчиках ожидания в парикмахерской. Там было много Путина, рекордсмена по обложкам, полным-полно медведей, красивые виды Москвы и Питера, много блондинок и изредка что-то такое, что я думала – вообще не про Россию, вроде сибирского тверка. Все это был страшный беспорядок из мыслей и слов, такой же, как и у меня в голове.

Но мне вдруг пришла в голову эта ненадежная, но такая воздушная мысль о том, что нет лучше способа найти себя, чем позволить себе потеряться в новом, неизвестном тебе месте, где другие люди, другие правила жизни и другое пространство могут обнажить и помочь найти свои контуры, свой характер и то, что ты о себе забыла. Это была очень ненадежная идея, но других у меня не было. Все, чем я могла руководствоваться, – это мысль о том, что из больницы в конце концов я выбралась благодаря такой же ненадежной идее и случайно обнаруженным воспоминаниям о том, что делало меня мной. И я подумала, что сотни лет миллионы людей делали то же самое в поисках себя – отправлялись в дорогу, надеясь на целительный эффект перемены мест. И вдруг, на одну секунду, мне показалось, что мутная пленка, отделяющая меня от всего и всех, кто были вокруг, приподнялась… А потом снова опустилась.

– Мама, – сказала я, – мне тут кое-что пришло в голову…

После долгих препирательств, «ты сошла с ума», произнесенного с осечкой, потому что в нашем доме такого больше не говорили, дней, и дней, и дней убеждений, консультаций с врачом, с другим врачом, с третьим, выписки справок, рекомендаций, распечатывания историй успеха других больных, наконец, распечатанного длинного отрывка из «Войны и мира» о Китти, отправившейся на воды со своей матерью, чтобы излечить депрессию (я утверждала, что именно это с Китти и было); а на втором этапе – серии семейных обсуждений, почему бы мне не поехать в таком случае с мамой, которая как раз может взять отпуск, – я победила. Не то чтобы мне непременно нужно было побеждать. Аргумент «я все равно это сделаю, так не лучше ли сделать это по взаимной договоренности» в нашей семье теперь имел серьезное значение, потому что теперь все знали, что я действительно это сделаю. Но я больше не хотела делать ничего, что могло бы снова ударить по моим родителям. Я просто хотела их уговорить и чтобы мы были по одну сторону. И наконец уговорила.

Решение было принято. Со времен работы в ООН у меня остались деньги, на которые можно было бы протянуть еще одно лето до того, как принимать окончательные решения. Тетя Соня сделала мне приглашение, я получила гостевую визу, купила билет на рейс «Аэрофлота», купила новые кеды, пару сережек и забрала в аптеке запас лекарств на три месяца. До отъезда оставалась неделя, и все это время билет на самолет лежал ровно в центре моего стола. Каждый раз, когда я проходила мимо, я останавливалась и рассматривала белые буковки на синем фоне: A, E, R, O, F, L, O, T. Теперь в этом слове сконцентрировались все мои надежды и все мои планы на будущее, и в голове у меня то и дело взлетал самолет, который должен был сделать невозможное – прорвать мутную пленку, которая мешала мне видеть мир таким, какой он есть. A, E, R, O, F, L, O, T. Так теперь называлась моя страна, где все должно было измениться.