Читать книгу "В Советском Союзе не было аддерола - Ольга Брейнингер"

– Мона… – начала Эмили, но та перебила ее:

– У меня все равно нет другого выбора, если ничего не помогает! Не надо спрашивать, я не хочу ничего обсуждать, – выкрикнула Мона, ее плечи задрожали, и, обняв Эмили, она расплакалась.

Мы так и не смогли ее успокоить. Родители Моны жили в Белмонте, на тихой улице с однообразными маленькими домиками. Мать вышла встретить нас на улицу, и я поразилась ее субтильности, удивительной для возраста осанке и горделивой посадке головы. Как-то так я и представляла евреев-интеллигентов из Советского Союза. Впрочем, английский у мамы Моны был куда лучше, чем в моем воображении. Она приняла Мону из рук Эмили и повела ее в дом.

– Девочки, заходите, – бросила она, обернувшись. Мы вошли, неловко помялись на пороге, но оставаться не стали. Мона продолжала плакать, и даже Эмили не могла помочь.

Наверное, этого стоило ожидать: понемногу связь между нами стала обрываться. Может быть, я так думала, потому что всегда чувствовала себя немного лишней рядом с Моной и Эмили. Все-таки они всегда были вдвоем, а я просто присоединилась к ним на время. Мне не хватало их. Но c каждым днем я все меньше и меньше понимала, как сказать об этом. А Моне становилось все хуже и хуже.

Через несколько месяцев мне позвонили с незнакомого номера. Девушка представилась Ксенией. Я знала только одну Ксению. Подругу Моны из Нью-Йорка.

Машина Моны вылетела с трассы на повороте в один весенний день год спустя. Мы не задавали вопросов. На похоронах мама Моны схватила меня и Эмили и так обняла, как будто боялась, что мы будем следующими на очереди. Но я, рассматривая ее семью в черном, разглядывая лица, которые еще вчера, наверное, выглядели на годы моложе, понимала, что буду держаться, пока хватит сил. До самого конца. Может и не хватить, конечно. Когда стоишь на очереди, понимаешь, какая на тебе ответственность – за всех, кто рядом с тобой. И за всех, кто отпустил руль и передал возможность устоять тебе. Но человек – слабое существо.

Мы дошли пешком до самого центра города, хотя день был холодный и ветреный.

– Зайдем? – Эмили остановилась. Я прочитала вывеску: «Буковски».

Мы сели за столик у окна, и Эмили окликнула официанта:

– Простите, а вы ведь здесь продаете чай и кофе, верно? Значит, должно быть и молоко?

– Ну… наверное, – неопределенно ответил он.

– А можно нам две порции цельного и две обезжиренного? – попросила Эмили. – Пожалуйста.

Парень посмотрел на нас, на наши черные наряды с маленькими портретами Моны, приколотыми к груди (так было у какого-то писателя, который нравился Моне), и, подавив вопрос, отошел. Через пару минут он вернулся с четырьмя пластиковыми флягами.

Смешивая в стаканах молоко из разных бутылок, Эмили снова заплакала.

– Ведь она всегда была такая спокойная. Говорила, что все хорошо, что все пройдет. А теперь ее нет.

– Помнишь, тогда, на крыше? Когда она рассказывала про машину? – начала я, но Эмили перебила меня:

– Лиза, а ты когда с ней в последний раз разговаривала?

– Да с месяц назад. Она была… нормальная. Обычная. Как всегда.

Эмили задумалась. Свет из окна падал прямо на ее лицо, подсвечивая борозды от слез на щеках.

– Она мне звонила. Неделю назад. Очень счастливая, как фейерверк, вот такая, – Эмили выбросила руки вверх, – голос прямо звенел.

У меня мороз пробежал по коже.

– Я никому не говорила, – понизила голос Эмили. – Но мне кажется, что если что-то изменилось и она была счастлива… может, она испугалась, что это закончится. Что ее затянет назад. Она так боялась возвращаться.

Она зажмурилась, потерла лоб и покрутила головой.

– А еще знаешь, там, на кладбище, когда ее мама меня обняла, я вдруг почувствовала, прямо так отчетливо-отчетливо, что теперь, когда Моны нет, я – следующая. Следующая на очереди.

Я молчала. Она приподнялась и посмотрела мне в глаза.

– Понимаешь, Лиза?

Я понимала.

Эмили вздохнула. И совсем тихо закончила:

– Я буду как твой звоночек, Лиза. Договорились? Если что-то случится, пусть у тебя как будто будильник прозвенит тревогу. И ты – будь наготове.

Час спустя мы разошлись в разные стороны. Эмили пошла за призраком Моны в сторону кампуса, а я вернулась в Бостон.

Иногда, очень редко, мне хотелось поднять трубку, набрать номер Эмили и узнать, как она. Но каждый раз я открывала свой список контактов, доходила до ее имени и пролистывала строчку «Эмили». Может быть, мне не хотелось знать, прозвенел ли уже мой звоночек или нет. Может быть, без Моны и Эмили стала мне неинтересна. А может быть, без Моны для меня не стало и Эмили. Потому что все чаще и чаще, когда я вспоминала их, они представлялись мне как две половинки одного человека, как один цельный и счастливый характер, разбившийся случайно на два не менее сильных, но несчастных и неприкаянных голоса.

Может быть, я просто выросла. Или мне просто не хотелось знать.

А может быть, лучше всего – действительно не знать.