Читать книгу "Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде"

— Этот юноша разгружает мешки с картошкой на кухне Елисейского дворца, — и понизив голос, вновь обратился к парню: — Ну, рассказывай!

— О бритье, что ль?

— Ну же! — подтвердил Огюст полушепотом.

— Да чего там… Хорош император, который сам скоблит себе физиономию, — изрек парень, глядя на Огюста, который подбадривал его жестами. — У него нет ни цирюльника, ни слуги-брадобрея, который бы его побрил. Вот так! Ему пособляет только этот… Рустам, ну, мамелюк, телохранитель. Держит ему зеркало. Тоже мне, император! Дошел до того, что бритвы выписывает из Англии, с перламутровой ручкой… Говорит, дескать, тамошняя сталь лучше французской. Да где это видано! Чтоб император брился не нашенской, а вражеской бритвой! Дворцовые кухарки — они обычно рта не закрывают, — по секрету рассказали мне про эту его привычку: мол, он лучше сам изрежется английским железом, чем позволит руке француза перерезать себе глотку! — и рассмеялся своей же шутке.

— Как тебе рассказ? — спросил Огюст. — Не интересно разве? — И, видя, что Жюльен облокотился на стол и принялся барабанить кончиками пальцев, поторопился объяснить: — Вообще-то я пообещал этому молодому человеку показать дом своего друга, прежде испросив у него разрешения. Ты позволишь?

— Конечно, — ответил Жюльен, не меняя положения рук, и когда они уже переступали порог, крикнул вдогонку: — Огюст, одну минуту!

Огюст что-то сказал парнишке, успевшему выйти в коридор, с улыбкой вернулся в комнату и затворил дверь.

— Откуда те бритвы? — поинтересовался Жюльен.

— Из Бирмингема, — вспомнил Огюст.

— Жаль, война совсем близко. Посылка из Англии вызовет, конечно, подозрения. Но нет худа без добра: бритвы надо заказать нашим умельцам. Сейчас, по-моему, подходящий момент для перехода на бритье французской сталью, как ты считаешь?

— Разумеется. Это будет патриотично.

— Мастерская производителя на всякий случай пусть находится как можно дальше от Парижа. Незачем давать им время для наведения справок. Лезвия должны быть из лучшей стали, рукоятки — из перламутра высшего сорта. Наши бритвы должны стать подлинным шедевром. Чтобы английские не выдерживали с ними сравнения. А в остальном положимся на гордыню Бонапарта.

— Все будет исполнено, как ты говоришь.

— Действовать следует быстро. Деньги — скажешь изготовителю — не проблема. Половину заплатим вперед. Готовый заказ сюда не присылать ни под каким видом. Насчет адреса получателя нужно подумать, но лучше, чтобы это было за пределами Парижа.

— Так оно будет надежнее.

— Огюст, — Жюльен понизил голос, — идея переодеть его, — он кивнул на дверь, — прекрасная уловка, чтобы не привлекать к себе внимания.

— Правда? Но ему-то я объяснил иначе. Сказал, что в дом, куда мы идем, принято приходить в костюме. Так что не думаю, чтобы за нами следили, — с победным видом произнес Огюст.

— Но кое-чего ты не учел. — И поняв по застывшей гримасе на лице друга, что тот не понимает, о чем речь, уточнил: — Ты упустил из виду обувь… На нем его старые башмаки.

Не скрывая досады, Огюст повернулся на каблуках и исчез за дверью.

Через несколько дней виконт де Меневаль получил у себя в особняке на Сент-Оноре короткое письмо. Скорее — записку, в которой его приглашали принять участие во встрече. Указывались время и место, где она состоится, а также — ее цель. Внизу, рядом с подписью, стояло ненавистное имя. Жиль не раздумывал ни минуты. Отдал соответствующие распоряжения агентам, наблюдавшим за домом Жюльена, и на следующее утро спозаранку отправился в карете по приведенному в записке адресу.

Жиль прежде избегал эту улицу, и сейчас, выйдя из коляски, почувствовал, как в глубине его практически бесчувственной души что-то защемило. Входная дверь была приоткрыта. Он толкнул ее, скрипнули давно не смазывавшиеся петли…

Внутри все было как прежде — как десять и пятнадцать лет назад. Дом будто законсервировали, а вместе с ним — воспоминания, что хранили его стены. Все те же прихожая, лестница, светильники… Только везде толстым слоем лежала пыль, да в застоявшемся воздухе пахло нежилой сыростью. Жиль вдруг поймал себя на мысли, что все это похоже на дурной сон, и словно собираясь бежать от наваждения, обернулся к двери. Его даже всего передернуло, но он тут же взял себя в руки и, опираясь на трость, направился в цокольный этаж.

Внизу горел яркий свет. Жюльен, в черном сюртуке и рубашке с белым жабо, на котором четко выделялся серебряный медальон, сидел на стуле и пристально смотрел на спускавшегося по лестнице человека с тростью.

— Не думал, что тебе хватит смелости прийти, — не вставая с места, произнес Жюльен. — Страх — веская причина для неявки.

— Это почему же я должен бояться ублюдка без роду и племени? Кстати, предупреждаю тебя — дом со всех сторон окружен, — возразил Жиль голосом, в котором тем не менее слышалась тревога, и вынув носовой платок, смахнул им пыль со стула, прежде чем сесть.

— Не дай я обещания твоему отцу, с тобой все уже было бы кончено.

— Мой отец… — вздохнул Жиль и положил платок в карман. — Он хоть умер как настоящий отец — с именем своего сына на устах.

— Ты ошибаешься, Жиль. Он умер несколько позже.

— Пусть так, не вижу, что это меняет. Однако, полагаю, Безымянный, ты пригласил меня не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Или теперь я тоже должен величать тебя «мсье Ласалль»?

— Как у тебя поднялась рука совершить это чудовищное злодеяние?

— Справедливое возмездие ты называешь чудовищным злодеянием? Вообще-то семейные проблемы, конфликты между представителями разных поколений, — это не твое дело. Но так и быть, я удовлетворю твое любопытство. — Жиль устроился на стуле поудобнее, расправил кружевные манжеты. — Перед бурным завершением нашей последней встречи старик сообщил мне, что половину состояния оставляет тебе. Какого состояния? Впервые я слышал от отца, что он, оказывается, богат. Думаю, это признание немало изумило бы мою покойную мать. Однако предчувствие неминуемой смерти, по-видимому, настраивает на исповедь, даже если приходится признаться родному сыну в убийстве его матери. Короче говоря, старик сознался, что не только обманул свою жену, обрек ее на нищенское существование, но и отравил ее. Тебе это не кажется достаточным основанием для вынесения смертного приговора?

Выдержав паузу, Жюльен сказал:

— В доказательство доброй воли я в этот дом, некогда бывший твоим, пришел один. И на встречу с тобой, чтя память Виктора Муленса, явился безоружным.

В подтверждение сказанного он положил на стол руки открытыми ладонями вверх. Затем взял лежавший рядом свиток, перевязанный шелковым шнурком. Развернув бумаги, перелистал документ и протянул его Жилю:

— На, ознакомься!

Жиль алчным взглядом впился в текст. Через оконце под потолком, как в былые времена, пробивались косые лучи дневного света. Жюльен тем временем расхаживал вдоль полок, кончиками пальцев водил по заросшим пылью колбам и мензуркам. Здесь все было связано с Виктором, каждая мелочь рождала воспоминания о нем, повышая давление в котле ненависти, кипевшем в груди у Жюльена. Как бывает в схватке не на жизнь, а на смерть, в душе его не осталось места милосердию. В какой-то миг он вдруг почувствовал, что к его ненависти примешивается ностальгия, а на глаза наворачиваются слезы. Понял — надо срочно взывать о помощи к своенравным богам Гран-Перл, иначе он бросится сейчас на Жиля и голыми руками свернет ему шею.