Читать книгу "Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт"

– Но исторически… в прошлом… так одевались олвостани!

– В прошлом, если человек хотел вознести хвалу Божеству, он поднимал взгляд к небу и простирал к нему руки.

Он притаскивает из кухни пустой котел, наливает туда суп и гулко стучит ложкой по краю.

– А если это сделать сейчас? На улице? Арестуют ли такого человека?

Шара оглядывается на кухню. Там снуют другие помощники, и на многих – такие же оранжевые одежды. И все они веселы, все безволосы. И всем им морозный воздух нипочем.

– Но если вы не олвостани, – настаивает Шара, – то кто же вы?

– Мы – служители приюта для ищущих укрытия от холода, кто же еще?

– Да, конечно. Но кто вы, лично вы?

– Я? Полагаю, что человек. Человек, который хочет помогать другим людям.

Шара пытается зайти с другого боку:

– А почему вы не носите теплую одежду? Вам разве не холодно?

– Холодно?

– На улице мороз. Я видела, как рыбаки вертят во льду лунки!

– Лед – это личное дело воды, – говорит человек в оранжевом. – Температура ветра – это личное дело ветра. А температура моих ног, рук и прочего – мое личное дело.

– Потому что, – произносит Шара, припоминая цитату из старинных книг, – вы обрели тайное пламя сердца.

Человек останавливается и явно пытается сдержать довольнейшую из улыбок – ему определенно импонирует то, что сейчас сказала Шара.

– Так все-таки, вы – олвостани? – не отстает она.

– Как же можно быть олвостани, – разводит руками человек в оранжевом, – в отсутствие Олвос?

И тут до нее доходит.

– Ох, – выдыхает Шара. – Вспомнила. Вы… Живущие в Рассеянии?..

Человек в оранжевом недовольно морщится: мол, называйте нас как заблагорассудится.

Когда Божество Олвос покинула Континент, ее адепты не ушли. Часть из них осталась. Первыми их увидели жители Жугостана и Вуртьястана – во всяком случае, именно там впервые летописи фиксируют появление людей в желтых или оранжевых хламидах, безо всяких украшений, обуви, перчаток и даже волос, словно бы эти люди с радостью оставляли себя на милость стихий. Они переходили из города в город, из деревни в деревню, с единственной целью – помогать людям, отчаянно нуждавшимся в помощи. Но они не называли себя олвостани, священниками, монахами – словом, не причисляли себя ни к какому сословию. Некоторые называли их «Покинутыми», кто-то «Живущими в Рассеянии», а сами они не называли себя никак и отказывались от любого имени. «Вот, мы есть, – отвечали они на все вопросы. – Что еще тут скажешь?»

– Боюсь, вы ошибаетесь, – говорит ей человек в оранжевой хламиде. – Мы не называем себя так.

– Конечно, не называете, – соглашается Шара. – Вы же отвергаете всякое имя, разве нет?

– Нам нечего отвергать. Имена – личное дело других людей. Они помогают людям различать, чем они являются, а чем нет.

– Так что вы делаете здесь, в Мирграде? Зачем вы сюда пришли?

Он указывает на толкущихся у огня несчастных. Среди них есть целые семьи с малыми детьми: вот отец стаскивает башмачки с синих от холода ножек девочки – чтобы малышка погрела их у очага.

– Вот это, – говорит человек в оранжевом, и теперь на лице у него нет и следа радости, – вполне уважительная причина.

– Значит, вы живете ради того, чтобы давать людям надежду. Прямо как сказано в старых книгах. Быть светом во тьме.

– В старых книгах много чего сказано. А вы цитируете эти слова, как будто это что-то особенное, только там написанное. Словно бы для человека не естественно увидеть ближнего в беде и протянуть руку помощи. Словно бы… – тихо продолжает он, – …для того, чтобы сделать что-то необычное – или то, что вы лично считаете необычным, – человек должен получить приказ. От Божества.

– Но разве в вашем случае это не так?

– А в вашем? Вы еще не сделали пожертвование, но если бы вы дали нам денег – это случилось бы из-за того, что вам приказали?

И он подхватывает ломоть черного хлеба.

– Нет.

– Вы же сайпурка. Разве вы нуждаетесь в Божестве, чтобы жить как живете?

– Это другое. Мы с вами из разных стран.

– Мне никогда не приходилось видеть страну, – говорит человек в оранжевом. – Я всегда видел просто землю под ногами.

– Вы это делаете, – упирается Шара, – потому что так велела Олвос.

– Я никогда не видел Олвос, – отвечает он. Нанизывает хлеб на толстую проволоку и держит его над угольями. – А вы?

– Если бы не Олвос, вас бы здесь не было, – продолжает гнуть свое Шара. – Олвос основала ваш орден. Без нее этого приюта не было бы.

– Если бы эта Олвос – кстати, насколько я помню, закон запрещает мне признавать ее существование…

Шара нетерпеливо машет рукой: ну что за глупости, мол…

– Так вот, если Олвос и приходила к нам, то ее величайшим деянием было дать нам вот какое знание: мы не нуждаемся в ее присутствии, чтобы творить добро. Добро можно творить везде, всегда, и помогать может каждый и каждому. Наши жизни подчиняются куче надуманных, лишних правил… – Он отламывает кусочек хлеба. Корочка ломается, от нее поднимается легкий пар. – А ведь все на самом деле просто.

Он протягивает кусок исходящего горячим паром хлеба:

– Не хотите? Мне кажется, вы замерзли.

Она не успевает ответить – по улице бежит Питри, громко окликая ее. Шара бросает человеку в оранжевом одеянии монету в десять дрекелей – тот подхватывает ее в воздухе с удивительной ловкостью – и выбегает.

Этот человек до сих пор следует заветам своего бога. Отсюда вопрос: а кто еще в Мирграде делает то же самое? Причем не с самыми миролюбивыми намерениями?

* * *

В коридоре посольства сидит пожилая женщина. Глаза у нее красные, как свекла, – плакала. В свете ламп видно, как под носом блестят сопли. Костяшки пальцев у нее тоже красные – от многолетнего соприкосновения с водой и мылом.

– Это она? – тихо спрашивает Шара.

– Она, – говорит Сигруд. – Точно она.

Шара внимательно рассматривает женщину. Да, это она с другим доморощенным тайным агентом следила за ними по дороге от университета. Надо же, это было всего пару дней назад… Итак, Ирина Торская, уборщица, а по совместительству, видимо, реставрационистка. Это она убиралась в кабинете Панъюя. Неужели эта старуха замешана в убийстве?

Шара хмурится и вздыхает. Нет, она не может себе позволить запороть второй допрос.

– Поставьте, пожалуйста, стол и два стула в углу приемной. У окна, – приказывает она Питри. – Заварите кофе. Только хорошего, пожалуйста. Если у нас найдется, то «витлов».

– У нас есть, но… он же дорогой, – бормочет Питри.