Читать книгу "Обреченные - Чак Паланик"

На диване все еще без сознания шевелится и слабо постанывает мать. Звук вертолетных лопастей понемногу стихает. По посадочной площадке – она же потолок салона – прямо над головой глухо стучат шаги. Каждый из них приближает момент ужасного откровения.

– «…И тут Мэдисон поняла, что на борт роскошного корабля ее родителей идет Папчик Бен! Он ее разоблачит! Мир узнает, что она была мужененавистницей, отрывающей пенисы убийцей!»

21 декабря, 12:56 по гавайско-алеутскому времени

Портрет телесными выделениями

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Наука почти не оставляет места личным чувствам. В мои обязанности как сверхъестествоиспытателя не входит судить происходящее или подвергать его цензуре. Нет, в лучшем случае мое дело – быть свидетелем и фиксировать. Случиться может и фантастическое, и печальное, и шокирующее, но я не должна терять рассудительности; моя цель – документировать увиденное. Пусть это непреложное правило и сурово, но без него я не вынесла бы того, что произошло далее.

Отец возникает в дверях главного салона «Пангеи», ненадолго замирает, щурясь на тусклый свет и дым благовоний.

– Камилла? – окликает он. В приглушенном голосе – страх. – Любовь моя? – Отец стоит в нерешительности, словно боится того, что сейчас обнаружит. Наконец замечает тело, вытянутое на диване. Мать выглядит мертвой, и он кидается к ней так быстро, что за этот миг можно успеть только крикнуть «Камилла!» Будто сказочный принц, он опускается на одно колено возле дремлющей мамы. В его руках синяя подушечка. Маленький сверток синей ткани.

Что до мамы, ее дыхание очень слабое и неравномерное – не сразу заметишь. Сироп от кашля оставил вокруг ее рта алое пятно, которое очень напоминает подтеки пены из крови и желудочного сока, которые труп выделяет в первые часы после смерти. Верь мне, милый твиттерянин, пусть я девочка, мне тринадцать и характер у меня вздорный, но я провела несколько часов, паря над собственным мертвым телом в гостиничном номере и ожидая, что кто-нибудь придет и меня реанимирует. Я наблюдала бесчисленные тлетворные изменения моего свежего трупа – синюшность, окоченение, опорожнение кишечника – и теперь знаю, на что похожи посмертные выделения.

Вам, будущим мертвым, я искренне советую в такой ситуации не тянуть.

Отец прижимается щекой к щеке матери, бормочет ее имя, как заклинание:

– Камилла, Камилла Спенсер, Камми, любовь моя. – Он вдыхает эти волшебные слова в ее застывшее ухо. Мне очень неловко глядеть, но уходить уже поздно. Буквально секунды назад из салона сбежал мистер Кетамин. Ну а я созерцаю нечто более интимное, чем секс. Отец плачет и стонет в муке: – Камилла моя, Камми, как ты могла покончить с собой? – Он всхлипывает: – Как ты могла? Бабетт ничего не значит. Она меньше чем ничего – для меня. – Его тело вздрагивает, он прижимается к матери. – Я никогда не хотел этого развода и оставил тебя лишь потому, что так велела Мэдисон…

Эти слова меня Ctrl+Alt+Ошеломляют. Опять страдания по вине Мэдисон. Как будто я – причина всех глупых поступков.

Стоя на колене и раскачиваясь возле мамы, отец по-прежнему держит в руках синий сверточек. Эта синева, укрытая между его и ее грудью, кажется мне смутно знакомой. Папа все рыдает и причитает, но тут тело на диване начинает шевелиться.

Мамины веки вздрагивают. Пальцы гладят отца по волосам. А он так погружен в горе, что не замечает воскрешения, пока не слышит ее голос:

– Антонио? – Мама нащупывает синий сверток и спрашивает: – Что ты мне принес?

Папино лицо, глаза – он весь так и заходится. Челюсть отпадает, словно он увидал рай. Его губы устремляются к маминым, и родители целуются. Целуются так, как я заглатываю арахисовый чизкейк, засасывают друг другу лица, как бабушка засасывала первую утреннюю сигарету.

Да, хоть я и мертвая, но не такая уж бестактная: не пялюсь на то, как они страстно сцепились, а спокойно наблюдаю за океанскими бликами, которые, проникая в салон через иллюминаторы, пляшут на потолке. Наконец родители отклеиваются друг от друга.

Переводя дыхание, мама трогает сверток и говорит:

– Покажи.

– Узри, возлюбленная моя!

Отец поднимается и разворачивает ткань. Это что-то из одежды. Папины руки расправляют полиняло-синий воротник. Похоже на шамбре. Спереди белые пуговицы. Это рубашка. Отец растягивает рукава в стороны, показывая ее целиком.

О боги, милый твиттерянин, вот он – мой худший кошмар. Моя перепачканная синяя рубашка из шамбре с фермы!

– Узри! – повторяет отец. Его улыбка – блаженная смесь горечи и радости. – Наша ненаглядная Мэдисон подала нам еще один знак! Эту рубашку продавали в магазине винтажной одежды в пригороде Нью-Йорка – точно там, где сказал Леонард!

Мать тоже затуманенными глазами внимательно рассматривает ткань, и рот ее раскрывается от изумления.

– Тут образ Мэдисон! – восклицает отец. – Это ее лицо!

Синяя ткань испорчена пятнами мерзких дедовых выделений. Отвратительная жидкость, извергшаяся давным-давно из «Бигля» в общественном туалете среди унылой глуши, ссохлась в абстрактный узор, похожий на карту путешествия мистера Дарвина в некое жуткое место. Пятна приняли форму мелких островков и темных континентов, исследовать которые по доброй воле никто бы не стал.

– Вот! – объявляет отец и подсовывает маме участок с одним из пятен. – Вот ее глаз! А вот другой! – Он показывает на пятно, которое так далеко от первого, будто находится в иной временной зоне; они совсем разные: величиной с ноготь и величиной с кулак, они даже не на одной линии – две асимметричные кляксы, а между ними развод, в котором отец усмотрел мой нос.

Милый твиттерянин, пойми, пожалуйста, что это вовсе не я. Это брызги из дедова хозяйства. Это лицо изуродованного чудовища.

– Теперь вижу! Носик Мэдди! – восклицает мама. – Я вижу! Лицо – точно как у нее!

– Ты на рот посмотри, – захлебывается отец, чуть не рыдая. – О, ее славный ротик! – Кончиком пальца он проводит по кривому контуру отвратительного пятна, по дикой дряни несмываемого эякулята, по засохшему кошмару.

Мать в восторге:

– Идеальное сходство!

Поверь, милый твиттерянин, вовсе нет. Эти тошнотворные отложения гадких мужских соков нисколько на меня не похожи!

Отец прижимает нос к обширному затхлому пятну и глубоко вдыхает.

– Даже пахнет как Мэдисон!

Мать с отцом провозгласили омерзительные остатки засохшей дедовой слизи посланием от своей ангелоподобной дочери. В написанном самой тошнотворной краской они видят меня, и в общем порыве их сияющие лица сближаются для второго страстного поцелуя, их губы трепетно ищут друг друга.

Однако момент испорчен. Издалека доносится новый голос, голос молодой женщины. Он зовет: